«Моя мечта сбылась, — признаётся Геннадий Дмитриевич Целищев, — я стал художником детской книги, художником-анималистом». Названия книг, оформленных Геннадием Дмитриевичем, целиком подтверждают это признание: «В мире дельфина и осьминога», «Как увидеть морское дно?», «Кто в лесной норе живёт?», «Кто на болоте живёт?», «Энтомология в картинках»… Любовь ко всему, что плавает, летает и ползает, зашла так далеко, что художник сам стал сочинять небольшие рассказики о животных и публиковать их в детских журналах вместе, разумеется, со своими картинками (в основном, журнал «Муравейник»).

Фирменный знак Целищева — достоверность. Его зверей, птиц и насекомых можно не просто с любопытством рассматривать, но изучать как наглядное пособие по биологии. Это, как вы понимаете, «палка о двух концах». Некоторые считают, что такое буквальное воспроизведение живой природы стесняет творческий полёт, зато другие уверены, что «только Целищеву под силу создать, например, лирический портрет осьминога».

Особенно удачным и плодотворным стало сотрудничество Геннадия Целищева с писателем Святославом Сахарновым. Вместе они не только познакомили ребят с дельфинами, осьминогами и прочей морской живностью, но сделали ещё две очень хороших книжки «не про зверей». Одна называется «История корабля», другая — «Как открывали Землю». Вот уж где художник-документалист развернулся в полную силу! Корабли плывут по страницам как настоящие, со всеми парусами, канатами и верёвочками; рядом карты, перерисовки старинных гравюр и даже нетрадиционное воспроизведение картины Айвазовского. Ведь на самом деле художник Целищев вовсе не копирует окружающий мир. Он прекрасно чувствует необходимую меру адаптации реальности к возможностям детского восприятия.

И.Линкова

Живописуя биографию Льва Бруни, исследователи непременно ссылаются на два эпизода: в детстве Лёвушка считал, что «все люди — художники», а будучи взрослым, шутил: «У меня в жилах течёт не кровь, а акварель». Так оно и было, потому что на протяжении четырёх столетий в роду Бруни живописцы и архитекторы сменяли друг друга с завидным постоянством, а когда присоединилась материнская линия, в семейной предыстории Льва Александровича появились новые громкие имена из мира изобразительного искусства, вплоть до отдалённого, «по касательной», родства с Карлом Брюлловым. Стоит ли удивляться, что именно этому художнику удалось сохранить традиции визуального мироощущения посреди всех бурных водоворотов XX века?

Он учился в Париже и восхищался тамошними новациями, но следовать им не стал. Он немножко побыл авангардистом среди отечественных авангардистов, но и здесь надолго не задержался. Некоторые его работы можно с полной откровенностью назвать явлением соцреализма, но это не главные его работы. Главное сказали люди, называвшие Льва Бруни «лучшим русским рисовальщиком», у которого линия — только след движения, произведённого в пространстве живым существом или предметом.

Это естественное, органическое мастерство видно даже в «картинках» к детским книгам, не очень многочисленным. Обычно Лев Александрович обращался к литературным сочинениям, где было много природы, потому что в любые времена, в любой технике именно её больше всего любил рисовать — останавливать на лету. Лев Бруни иллюстрировал «Дерсу Узала» В.Арсеньева, сказки Р.Киплинга, совсем малышовую книжечку О.Перовской «Ребята и зверята», тексты Г.Скребицкого и Д.Мамина-Сибиряка. А ещё, говорят, в 1935-36 гг. лучший русский рисовальщик украсил своей монументальной работой стены зимнего сада в Центральном доме пионеров в Москве. Акварелью по шёлку написал он романтические джунгли, населённые всяким разным зверьём. Где это сейчас? Интернет молчит.

Зато на запрос «Лев Бруни» Всемирная паутина охотно показывает нам первого в роду нехудожника, Льва Ивановича, внука, который хотя и учился искусствознанию, но время утащило его восвояси — в журналистику, в телевизор, в большой натюрморт под названием СМИ.

И.Линкова

Благословен и год, и день, и час, И та пора, и время, и мгновенье, И тот прекрасный край, и то селенье, Где я был взят в полон двух милых глаз…

Эти «год и день» Петрарка называл с абсолютной точностью: в Страстную пятницу 1327 года, в церкви Святой Клары, в городе Авиньон он впервые увидел свою Лауру. С тех пор каждый раз в день рождения любви, вплоть до 1356 года, он писал новый сонет. Смерть Лауры от чумы в 1348 году не остановила влюблённого. Просто в его «Книге песен» («Canzoniere») стало две части: «На жизнь Мадонны Лауры» и «На смерть Мадонны Лауры».

Некоторые исследователи до сих пор сомневаются, существовала ли на самом деле реальная женщина, во имя которой написаны 317 сонетов, 29 канцон, 9 секстин, 7 баллад и 4 мадригала. Какая разница! Последнюю, девятую редакцию «Книги песен» Петрарка завершил за два года до смерти. Если этого чувства хватило на всю жизнь, о чём ещё спрашивать?..

И.Линкова

Я на солнышке лежу, И на солнышко гляжу…

Не каждый человек может смотреть прямо на солнышко, но Олег Анофриев, наверное, мог. Иначе почему всё, что он делал, полно такого доброго света? Малыши, которые жить не могут без Черепахи, Львёнка и Бременских музыкантов, конечно же, не знают, каким настоящим Василием Тёркиным был когда-то в театре этот серьёзный актёр, как он сыграл в кино сорок совсем разных ролей и сочинил множество собственных песен. А сколько спел! Ведь это только в последнее время отечественный кинематограф научился делать подробные титры, где всё про всех указано. Если же оставить формальности и вспомнить «на слух», выяснится, что долгие годы наше кино свои самые задушевные песни пело голосом Олега Анофриева.

И.Линкова

Если папа — художник, а мама — детская писательница, стоит ли удивляться тому, что сын сделался книжным иллюстратором?

Когда почти во младенчестве стоишь за спиной ближайшего друга дома великого Добужинского и смотришь, не дыша, как он «раскрашивает» свои «картинки» к «Айболиту», о какой ещё профессии можно мечтать?

Потом появляются другие любимые гости: художник Кустодиев, художник Сомов, художник Бенуа… Не успеешь подрасти, к отцу в дом приходит с уважением и почтением новая плеяда великолепных книжных рисовальщиков: Конашевич, Лебедев, Тырса… Именно так, называя имена учителей и старших товарищей по профессии, отвечал Орест Георгиевич Верейский, если его спрашивали о тайнах творчества. А среди главных достоинств и неотъемлемых условий создания настоящей книжной иллюстрации прежде всего называл «культуру рисунка».

В минувшем веке Верейский был у нас в стране одним из самых успешных, титулованных и признанных художников книги. Он иллюстрировал произведения «первого ряда», составлявшие в те времена основу, стержень массового чтения. Именно глазами Ореста Верейского видел советский читатель «Василия Тёркина», «Тихий Дон», «Поднятую целину», «Анну Каренину», фадеевский «Разгром» и героев Хемингуэя.

На фоне такой фундаментальной работы «детский» список художника выглядит значительно скромнее. Это книги, выпущенные «Детиздатом» ещё до войны (о полярных лётчиках, пограничниках, о Феликсе Дзержинском), это стихи Маршака, повести Катаева и рассказы Пришвина.

А ещё Орест Георгиевич очень гордился тем, что именно с его иллюстрациями вышла в свет самая знаменитая книжка его мамы Елены Николаевны Верейской. Книжка эта называлась «Таня-революционерка».

И.Линкова

Очень может быть, что в лице этого человека мы потеряли ещё одного самобытного поэта Серебряного века русской литературы. «То, о чём он говорит, значительно и прекрасно», — писала пресса в 1916 году после выхода в свет первого сборника стихов Михаила Лозинского. Но первый сборник оказался единственным и последним.

Активнейший участник литературной жизни Петербурга, друг Гумилёва, тонкий ценитель, с которым молодая Ахматова советовалась о составлении своих книг, Михаил Леонидович Лозинский как будто нарочно отступил в тень и прожил жизнь настоящего подвижника русской культуры, превратившись в теоретика и практика классического перевода. Он проповедовал «смирение» перед текстом оригинала и, следует признать, избранные им оригиналы к этому располагали.

Главным достижением стал перевод «Божественной комедии» Данте, над которым мастер работал шесть лет. Другие великие имена не уступают в масштабе и значительности: Шекспир, Сервантес, Корнель, Лопе де Вега… А если попытаться составить более полный перечень авторов, которых «смиренно» перевёл Михаил Лозинский, придётся упомянуть Флобера, Бодлера, Сен-Жоржа де Буэлье и множество других имён, известных только специалистам в области истории литературы.

Кто-то взялся подсчитать объём работы, проделанной переводчиком Лозинским. Получилось восемьдесят тысяч стихотворных строк и больше десяти тысяч страниц прозы.

И.Линкова

Наверное, эти романтические, тихие, почти одноцветные композиции не очень характерны для художника Евгения Монина. Зато они взяты из книжки, которую он сам называл любимой — из маленького сборника сказок братьев Гримм «Удалой портняжка». Ещё из всех своих многочисленных изданий Евгений Григорьевич выделял «Сказки» Ованеса Туманяна и сборник итальянских сказок «В моих краях». Он вообще предпочитал сказки и объяснял это с такой непобедимой простотой, что ему очень хочется верить. «Я с головой погружаюсь в этот мир, — говорил Монин, — с большим удовольствием играю с персонажами и сам становлюсь одним из них. Точнее даже — не одним, а всеми поочерёдно, в зависимости от того, кого я изображаю в данный момент… Не будь в сказках хорошего конца, меня бы так не тянуло к ним».

Так случилось, что в детскую книгу и вообще в детскую тему Евгения Монина привёл Юрий Молоканов — тот самый художник и художественный редактор журнала «Мурзилка», о котором мы говорили совсем недавно. Некоторые опыты в этой области были и раньше, однако Монин, архитектор по своему «прямому» образованию, довольно долго не решался окончательно стать «книжником». А когда решился, оказалось, что его характерные, как будто распростёртые на плоскости рисунки очень хорошо сочетаются со словами Маршака, Барто, Тувима, Акима, Хармса и даже детскими стихами Мандельштама.

Одна из журналисток, бравших у Евгения Григорьевича интервью, тонко намекнула, что у всех его героев в самых разных книжках есть одна постоянная деталь — длинный нос. Художник, похоже, немножко смутился, ответил, что ему уже говорили… он знает… он уже старается рисовать носы покороче… А к статье прилагалась фотография, совсем маленькая. Но если бы отважная журналистка была чуточку понаблюдательней, она бы, наверное, заметила, что художник Монин не только играет со своими персонажами, превращаясь в каждого из них, он ещё — как многие художники! — улыбаясь, рисует «почти себя» посреди самых небывалых сказочных приключений.

Эти приключения продолжаются: сказки братьев Гримм с иллюстрациями Евгения Монина за последние годы были изданы неоднократно.

И.Линкова