Разумеется, творчество Мстислава Добужинского никак не укладывается в рамки одной только книжной графики, но то, что сделано им в этой области изобразительного искусства, стало поистине бесценным опытом для художников-иллюстраторов всех следующих поколений — собственно, как и всё, связанное с деятельностью «мирискусников».

Между тем, Добужинский выделялся даже среди них — возможно, потому, что был в этом объединении самым молодым. Да, он любил стиль «модерн» и был не чужд символизму, но в работе над детской книгой тяготел к юмору и гротеску. Особенно это ощущается по контрасту со строгими, сдержанными «Повестями Белкина», лаконичным «Каменным гостем», энциклопедически насыщенным «Евгением Онегиным» и проникновенно-лирическими «Белыми ночами», подлинным шедевром книжного искусства. «Три толстяка» Ю.К.Олеши, «Бармалей» К.И.Чуковского и даже малоизвестные иллюстрации к сказкам А.С.Пушкина — это фейерверк остроумия, игры (если верить Э.Голлербаху, в детстве Добужинский из всех иллюстраторов предпочитал Гюстава Доре и Вильгельма Буша), это то самое «большое искусство», о котором писал Максимилиан Волошин: «Большое искусство может быть самим солнцем и может быть одним лишь из утренних или одним лишь из закатных лучей его; но всегда остаётся оно большим солнечным искусством, которого никогда нельзя смешать с лучами и светами земных огней».

А.Копейкин

«Лобо», «Мустанг-иноходец», «Королевская Аналостанка», «Серебряное Пятнышко», «Красношейка», «Снап: История бультерьера», «Джек — Боевой Конёк: История кролика», «Домино: История одного чёрно-бурого лиса»…

Оглядываясь назад и перебирая в памяти книжные впечатления детства, мы, как правило, признаём, что встреча с «животными-героями» Эрнеста Сетона-Томпсона явилась для нас истинным потрясением. Ещё не зная толком, что означает слово «катарсис», мы уже вовсю переживали его, окунаясь в суровый и жестокий мир канадского писателя и естествоиспытателя — великого знатока звериных душ и умелого рисовальщика.

Любить Сетона-Томпсона непросто — верный правде жизни, он кажется слишком безжалостным не столько к своим героям, сколько к читателю, которому ничего не остаётся, кроме как безутешно оплакивать гибель очередного героического зверя или птицы. «Меня осыпали горькими упрёками, — вспоминал писатель, — за то, что я убил Лобо, а главное, за то, что я — к великому горю мягкосердечных читателей — подробно рассказал об этом…»

Только став взрослыми, мы начинаем понимать, что первые уроки жизни со всей её сложностью и драматизмом нам посчастливилось извлечь сначала из сказок Х.К.Андерсена, а потом из «рассказов о животных» Э.Сетона-Томпсона.

Не думаю, что это преувеличение.

А.Копейкин

При имени Николая Греча у историков литературы делаются корчи: «Помилуйте, какой ещё Греч! Это же совершенно одиозная фигура в российской словесности. Почти то же самое, что Фаддей Булгарин, он же — Видок Фиглярин».

Что ж, может, оно и так. С историками литературы лучше не спорить. Но давайте откроем второй том сборника «Три старинных романа» (М. : Современник, 1990) и просто начнём читать: «Лет за двадцать пред сим слышал я в одном приятельском кругу невымышленный рассказ о жизни человека, который в младенчестве своём был испуган одним страшным явлением во время московской чумы. Это явление сделалось ему неразлучным спутником, предвещало ему счастие и беду, радость и печаль, успех в деле и неудачу и исчезло только с того времени, как повторилось пред глазами мечтателя в действительности. Главное содержание моего романа основано на этом предании.

Рассказы о видениях, предчувствиях, предвещаниях, помещённые в этом романе эпизодами, равномерно не вымышлены мною. Они основаны, большею частью, на изустных преданиях. Известие об огненном змее, пролетевшем чрез Петербург в сентябре 1796 года, найдёте в книге П.И.Сумарокова о жизни Екатерины Великой. О странном видении шествия из Адмиралтейства в Зимний Дворец рассказывал одному моему приятелю очевидец этого случая, корреспондент Академии Наук г Шретер, астроном и метеоролог, умерший в 1810 году в глубокой старости… Предсказание Казотта напечатано в его сочинениях. Мне казалось, что эти и подобные рассказы не могут быть неуместными в романе, где главную роль играют вымыслы и причуды воображения».

Роман Николая Греча «Чёрная женщина», фрагмент из авторского предисловия к которому мы только что процитировали, — чтение поистине занимательное. Возможно, эта книга, с её напряжённым сюжетом и атмосферой таинственности, положила бы начало так и не успевшей как следует сложиться отечественной традиции приключенческой литературы. Помешала, увы, скверная репутация её автора.

А.Копейкин