«Пипл! Есть классный автор. Когда я его прочитал, то наконец почувствовал, что в этом мире МОЖНО быть честным, открытым человеком. Что такие люди есть и их просто надо найти… Это Уильям Сароян. Когда-то ему присвоили Пулитцеровскую премию, но в знак протеста он от неё отказался.

Рекомендую прочитать что-нибудь вроде «Человеческой комедии» либо «Однажды родился я», а рассказы у него вообще отпадные».

Это удивительное признание принадлежит совсем молодому человеку. И при всех особенностях стиля в нём содержится живой, непосредственный отклик на то послание, что было заложено в каждой книге Уильяма Сарояна — американца армянского происхождения или армянина, жившего в Америке и писавшего по-английски.

Сам он считал для себя честью принадлежать к семье армянских писателей, а в своих книгах всегда оставался моралистом и проповедником. При этом он так сильно, искренне и горячо любил людей, что к его голосу непременно хотелось прислушаться.

А.Копейкин

«Писать даже маленькие рассказы — довольно трудное занятие. Хотя бы потому, что всё время нужно придумывать что-то совершенно новое, не повторять себя и то, что уже сделано другими».

В словах Виктора Голявкина слышится лёгкое кокетство: он был непревзойдённым мастером короткой формы, неиссякаемым кладезем остроумных, парадоксальных миниатюр, в которых писательское внимание к слову счастливо сочеталось с острой наблюдательностью художника. В некотором смысле детская литература была для него местом вынужденной эмиграции. «Я любил рисовать с самого детства», — признавался Виктор Владимирович. Он окончил художественное училище, затем Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е.Репина и, когда окончательно обосновался в Ленинграде, стал одним из лидеров авангардного движения, в те годы только начинавшего формироваться.

Рассказы для детей и книжная графика — ещё не худший вариант для художника-авангардиста, которого угораздило родиться в Советском Союзе (к этому следует прибавить годы профессиональных занятий боксом, о которых, кстати сказать, впоследствии Голявкин нисколько не сожалел). Он не роптал и делал своё дело. И результатом его усилий стали десятки детских книг, многие из которых были оформлены им же самим, — золотой запас нашей детской литературы.

А.Копейкин

Чтобы в полной мере оценить масштаб дарования Мюда Мечёва, достаточно положить рядом всего три книги.

Это будут не простые книги. Каждая из них является основополагающей либо для целого этноса, либо для огромной межэтнической общности.

«Калевала», «Повесть временных лет», «Евангелие»…

Книг получится не три, а четыре, потому что «Калевала» существует в двух равноправных версиях.

Работа над первой, 1956 года, длилась семь лет, в течение которых художник создал более двухсот листов, цветных и чёрных. После того как готовая книга вышла из печати, произведения Мечёва приобрела Третьяковская галерея.

Вторая версия радикально переосмысливает первую; она выполнена в технике гравюры на пластике и своей строгой, сдержанной красотой напоминает лучшие творения Фаворского. Художник трудился над ней ещё восемь лет (с 1967-го) и, наконец, опубликовал в 1975 году. Пожалуй, это самая знаменитая книга Мечёва, неоднократно издававшаяся и по-русски, и по-фински.

В «Повести временных лет» он обратился к искусству древнерусской книжной миниатюры, стремясь «передать не столько реальность исторических событий, о которых повествует летописец, сколько стиль и “дух” древней рукописи, воссоздать её художественный образ».

Осмысление евангельских сюжетов Мечёв называет «главной работой жизни». Она продолжалась пятнадцать лет и теперь доступна всем.

А.Копейкин

«Книга, некогда прошумевшая соблазном и навлёкшая на сочинителя гнев Екатерины, смертный приговор и ссылку в Сибирь, — писал о радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву» А.С.Пушкин, — ныне типографическая редкость, потерявшая свою заманчивость, случайно встречаемая на пыльной полке библиомана или в мешке брадатого разносчика».

И далее о «Путешествии…»: «Содержание его всем известно».

Здесь многие наверняка хмыкнут. В пушкинские времена всё, вероятно, было именно так. Теперь же — совсем иначе. Сочинение Александра Радищева вовсе не редкость, ибо вошло в учебники, но многие ли из учившихся по ним могут, не кривя душой, сказать, что знакомы с его содержанием более или менее близко?

Пушкин называл «Путешествие…» «весьма посредственною книгою», первые страницы которой «чрезвычайно скучны и утомительны», и советовал больше внимания уделять стихам Радищева, утверждая, что они «лучше его прозы. Прочитайте его Осьмнадцатое столетие, Сафические строфы, басню, или вернее элегию Журавли — всё это имеет достоинство».

Однако ещё больше ценил Александр Сергеевич в своём предшественнике неудержимое стремление к свободе, к вольности. Помните? «О вольность, вольность, дар бесценный…»

Интересно, что в черновике хрестоматийного пушкинского «Памятника» первоначально была такая строка: «Вослед Радищеву восславил я свободу».

А.Копейкин

«Прекрасно только то, что ничему не служит, — утверждал Теофиль Готье, — всё полезное уродливо». Будучи сторонником и яростным апологетом «искусства для искусства», он считал его основным критерием техническую сложность и в своих собственных стихах старался добиться поистине виртуозного совершенства. В переводах Николая Степановича Гумилёва это выглядит так:

И жемчуга столицы дожей, Молочно-белы и горды, Сияя на атласной коже, Казались каплями воды. «Поэма женщины»

Или так:

Князь вынул бич и кинул клич — Грозу охотничьих добыч, И белый конь, душа погонь, Ворвался в стынущую сонь. «Охота»

Прозаические опыты Готье, в частности, знаменитый приключенческий роман «Капитан Фракасс», представляются не менее изощрёнными и витиеватыми. По словам того же Н.С.Гумилёва, Готье был последним, кто «верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя гражданином этого мира. Он не подразделял его на высшие и низшие касты, на враждебные друг другу течения. Он уверенной рукой отовсюду брал, что ему было надо, и всё становилось чистым золотом в этой руке. Классик по темпераменту, романтик по устремлениям, он дал нам незабываемые сцены в духе поэзии «Озёрной Школы», гётевского склада размышления о жизни и смерти, меланхолические и шаловливые картинки XVIII века. Его роман «Капитан Фракасс» — один из лучших образцов французской прозы по выдержанности языка и великолепию картин — написан по фабуле чуть ли не «romans populaires». В его пьесах — брызжущее остроумие и горячность романтизма уложились в рамки мольеровских комедий. В его стихах смелость образов и глубина переживаний только оттеняются эллинской простотой их передачи.
В литературе нет других законов, кроме закона радостного и плодотворного усилия — вот о чём всегда должно нам напоминать имя Теофиля Готье».

А.К.

В 1992 году Марк Харитонов был удостоен первой в России Букеровской премии за «взрослый» роман «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». Вклад Марка Сергеевича в детское чтение ограничивается переводами с немецкого, предисловиями-послесловиями к отдельным изданиям Э.Т.А.Гофмана и Э.Кёстнера да сказочной повестью «Учитель вранья», выпущенной издательством «Новое литературное обозрение» в серии «Сказки НЛО».

А.К.