Всё просто

Чего ещё можно ждать от человека, который уже рассказал сказки про муми-троллей? Выше только небо, а там люди не ходят.

Так и случилось. После эпопеи Муми-дола Туве Марика Янссон до конца своих дней писала прозу для взрослых, но это были книги в ряду других книг, сочинения в ряду других сочинений, которые кому-то нравились, а кому-то — не очень. Тексты переводились на русский (и, разумеется, другие языки), издавались и переиздавались, а между ними тихо лежали сто страниц о том, как один человек может передать свою жизнь другому.

Название совсем простое: «Sommarboken» — «Летняя книга». Содержание — проще некуда: двадцать две маленькие истории про бабушку и внучку, которые летом живут на острове в Финском заливе, как мы на даче, видят море и каменистую землю, видят лодки и птиц, видят друг друга.

Говорят, что эта затея дважды автобиографична. Во-первых, Янссон очень любила своё далёкое детство. Правда, вместо бабушки возле неё всегда была тётушка, но не всё ли равно, какова степень родства, если человек замечательный? Ну, а вторая биографическая тайна состоит в том, что у книжки есть конкретный адресат. Посвящения, записанного словами, нет, а адресат есть. Туве Янссон очень хотела, чтобы её летние истории прочла любимая племянница по имени София. Это желание исполнилось. Племянница всё прочла, выросла и много лет от души помогала и помогает другим людям любить книги Туве Янссон.

«Летняя книга» появилась на свет в 1972 году. Самой Туве было тогда 58. Это значит, что сейчас перед нами чьё-то детство почти столетней давности. Это значит, что дом на маленьком острове, лодки, вещи, слова — всё превратилось в историю и потому имеет полное право кануть в Лету. Почему же книга жива?
Среди сказок Муми-дола есть одна особенно драгоценная — «Муми-тролль и комета». Когда её читает ребёнок, ему просто делается спокойно и хорошо. Но взрослый, читая эту сказку, понимает, что ему подсказывают выход из безвыходного положения. Да, комета летит, и остановить её мы не можем. Но Муми-мама всё равно собирает сумки с пожитками, чтобы кормить и согревать всех, пока удастся.

В сущности, «Летняя книга» говорит о том же. Только это не сказка. События реальны, как дождь за окном, вместо сказочных «бегемотиков» — живые люди, а главное: повседневность — не комета. Она случается каждый день, и поэтому каждый день, каждый раз приходится делать спасительный «выбор Муми-мамы».

Нельзя допустить, чтобы ребёнок отчаялся.

В «Летней книге» есть всего одна катастрофа, да и та «игрушечная». В соседнем болоте бабушка с внучкой строят «новую Венецию»: делают маленькие каналы, мастерят домики из всяких деревяшек, перебрасывают между ними мосты. У них имеется даже своя площадь Святого Марка и прекрасный Дворец дожей, в котором понарошку живут папа, мама и выдуманная девочка, очень похожая на настоящую. Но однажды ночью начинается ливень, и ветер дует с моря, и тихое болотце превращается в залив, и внучка София (а внучку в книжке зовут именем любимой племянницы) рыдает и кричит: «Он утонул!.. Она погибла!».

Вариантов теперь два. Или сказать «что поделаешь…», или пообещать: «Я найду дворец… Перестань реветь и спи». Первый вариант Янссон не рассматривает, потому что бабушка — не такой человек. К утру новый дворец готов. Он даже нарочно полит водой и посыпан сигаретным пеплом, чтобы казаться пострадавшим. «Нам повезло!», — говорит бабушка проснувшейся Софии. А София не говорит «спасибо» или, например, «ух ты!». Она осторожно берёт дворец в руки и шепчет: «Тише… Я хочу услышать, что она там делает», — выдуманная девочка, похожая на настоящую.

Нельзя допустить, чтобы детский порыв прервался на взлёте.

Когда совершенно нечаянно острой садовой лопатой София перерубает надвое живого дождевого червяка, рушится целый мир. Конечно, бабушка объясняет, что половинки останутся живы, вырастут два новых червяка. Но София бледна, как мел, и безутешна. «Мне кажется, — говорит бабушка, продолжая копать цветочную грядку, — что никто ещё по-настоящему не интересовался червями. Потому что если бы они действительно были кому-нибудь интересны, то о них написали бы книгу».

Вечером София приносит толстую книгу, сшитую из белых листов бумаги, и швыряет её на пол. София сердита и несчастна, потому что у неё ничего не получается. Она хотела написать «Трактат о червяках, разрезанных надвое», но совершенно«невозможно сосредоточиться, когда на каждом слове спотыкаешься о правописание». «Сядь где-нибудь и диктуй», — говорит бабушка, надевая очки. И София диктует: «Ему хорошо известно, что если он разорвётся, то обе его части будут расти, каждая по отдельности. Точка. Но насколько это больно, мы не знаем. Кроме того, мы не знаем, страшно ли червяку, когда его должны разрубить…»

Туве Янссон никогда ни на чём не настаивает. Даже в самых серьёзных разговорах старушки и девочки нет ни одного «вывода» или дурацкого тыканья пальцем по принципу «так надо». В «Летней книге» часто говорят о Боге. Причём разговор, как ни странно, заводит обычно София, а вовсе не бабушка. На их родине не было страшных перепадов — то насильственный атеизм, то демонстративное воцерковление. Просто всегда существовала идея Бога, естественная для человеческого сознания. И вот теперь девочка в начале жизни, а бабушка в её конце говорят об этом каждая по-своему.

Софию, разумеется, интересуют конкретности. Она требует объяснить, «на что похож рай», а так как в это время бабушка с внучкой пересекают летний цветущий луг, бабушка осторожно, чтобы не закружилась голова, опускается в высокую траву, ложится среди колокольчиков с лютиками, накрывает лицо шляпой и говорит внучке, что вполне возможно, «рай похож на этот луг». «И муравьи в раю есть?» — спрашивает София. Она «держала в руке цветы, их стебельки нагрелись и стали неприятными на ощупь, тогда она положила букет на бабушку и поинтересовалась, как же бог успевает услышать всех сразу, кто обращается к нему с молитвой.

— Он очень умный, — сонно пробормотала бабушка из-под шляпы».

Подождите минутку: как только дело дойдёт до ада, мирная беседа превратится в спор, самый настоящий. София кричит о том, чему её научили, а бабушка говорит о том, что думает:

«…Не мог он создать такую никчёмную вещь, как ад, — сказала бабушка.
— А он создал.
— Нет, не создал.
— Нет, создал. Такой огромный-преогромный ад!»

И тогда бабушка на мгновение становится совсем серьёзной: «Незачем ссориться, София. Пойми, жизнь и без того тяжёлое испытание, зачем же наказывать людей, прошедших его…»

Вы никогда не догадаетесь, чем кончается эта новелла, одна из лучших в книге. И не надо догадываться: без парадоксов и неожиданностей не существуют ни реальность, ни адекватная ей литература. Скажем только, что София — в полном потрясении! — смотрит на бабушку вылупленными (извините!) глазами, а спор, начатый на заоблачных высотах, завершается вблизи деревенского сеновала и магазинчика, где надо купить апельсинов. И совершенно невозможно понять: то ли небо, улыбаясь, склонилось над землёй, то ли земля протянула руки и почти дотронулась до облаков.

Бабушка умеет не только спорить. Она вообще, как говорится, себе на уме. Она курит тайком от собственного сына (который папа Софии). Она уходит вместе с девочкой так далеко от дома, как папа не разрешает. Она говорит внучке «плыви», хотя прекрасно знает, что вода ледяная, а место — глубокое. Она даже взламывает (боже!) замок новых соседей, которые в патриархальных местах, где дверей не запирают, сдуру выставили плакат: «Частное владение. Высаживаться на берег запрещено».

Туве Янссон и вправду ничего не боится, потому что в этой не-сказке сделан выбор в пользу живого человека. Свою мирную, добрую, нежную книгу отважная и мудрая Янссон начинает с эпизода, о котором воспитанные люди предпочли бы умолчать, а злые мальчишки непременно использовали для чёрного юмора. Дело в том, что на самой первой странице бабушка роняет вставную челюсть. Роняет прямо в кусты и никак не может найти. Находит София, но отдать не спешит. «Только не смотри на меня», — говорит бабушка, — «я стесняюсь». «А я хочу посмотреть», — говорит упрямая София и прячет руку с челюстью за спину. «Тогда, — пишет Янссон, — бабушка быстро вставила зубы, и оказалось, что ничего интересного в этом нет».

Перед нами ключ ко всей книге. Как бы ни закручивался эпизод, как бы ни мелькали обстоятельства, в конечном итоге мы неизбежно чувствуем и понимаем, где суета, а где суть. Где «тело» этой минуты, а где её душа. И только то, что в душе, становится нам интересно.

Иногда кажется, что Туве Янссон не говорит, а поёт — тихонько напевает какую-то мелодию, которая важнее слов и конкретных событий. Вот среди историй «Летней книги» появляется обычный кот: крошечный брошенный котёнок, которого София выкармливает из соски. Но стоит малютке Маппе подрасти, идиллия быстро превращается в трагедию. Потомок «серых рыбацких котов» не желает становиться домашней игрушкой. У него свои планы, он только и делает, что удирает от Софии куда-то на свободу. И тогда эта маленькая девочка… Мы не знаем, сколько Софии лет, но она явно лишь на пороге переходного возраста. Так вот, эта маленькая девочка задумчиво говорит: 

«Странная штука любовь… Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.
— Так и есть, — согласилась бабушка. — И что же тогда?
— Любишь дальше, — горячо ответила София. — И всё ужаснее и ужаснее».

Она как в воду глядела: скоро Маппе начал приносить растерзанных птичек, и на ступеньках крыльца пришлось отмывать пятна крови. Девочке стало так плохо, что «убийцу» отдали знакомым, а вместо него привезли толстое кошачье существо, похожее на подушку. Но когда новый жилец устраивался в каком-нибудь уютном уголке, София тут же хватала и тащила прочь его жирную тушку с криком: «Только не здесь!.. Это место Маппе…»

Однажды она вдруг сказала бабушке: «Странно, мне надоела хорошая погода.
— Вот как? – откликнулась бабушка. – Значит, ты похожа на своего деда, он тоже больше любил шторм».

И шторм случился. Мощный зюйд-вест принялся выть и ломиться в окно. Девочка шепнула коту: «Просыпайся… шторм начался». Но животное только повернулось с боку на бок. «И тогда София, неожиданно для себя, пришла в ярость, она распахнула дверь, выбросила кота на ветер и, увидев, как он прижал уши, закричала:

— Охоться! Делай что-нибудь! Ты же кот! — И, заплакав, забарабанила в дверь бабушкиной комнаты…

На следующий день Маппе был возвращён».

Чем труднее вопрос, тем смелее ответ, который находит Янссон. Если на первой странице нам рассказали про старческую немощь, то на второй София спрашивает:

«Бабушка, а когда ты умрёшь?»

«Они медленно спускались с горы, мох скользил под ногами, солнце поднялось ещё выше и высушило последнюю влагу, теперь, казалось, весь остров купался в солнечном свете. Было очень красиво.
— И тебе выроют яму? — участливо спросила София.
— Конечно, — ответила бабушка. — Большую яму. — И лукаво добавила: — Нам всем места хватит».

В конце книги бабушка, которую Янссон так ни разу и не назвала по имени, в самом конце, на последней странице эта вселенская бабушка, кажется, умирает. Она и сама не знает, присев в изнеможении на поленицу дров, сложенных во дворе, что так громко стучит — мотор проходящей мимо острова лодки или что-то у неё в груди. Она даже говорит вслух: «Чудно. Да это же разрыв сердца, совершенно ясно, а никакая не лодка». Но даже в эту минуту беспощадная и прекрасная Туве Янссон верна себе: на её страницах только реальная реальность и никакого пафоса.

Бабушка гордая, мы всю книжку это понимали. А теперь ночь, все спят. Темень кромешная, ступеньки крыльца неудобные, ноги больные. Но бабушка не хочет воспользоваться той штуковиной, что стоит под кроватью, — «ненавистным признаком беспомощности». Она идёт через двор, как все. И даже успешно преодолевает часть пути. «Дойдя до поленницы, она хорошо знала, в какой стороне дом, а в какой море и лес. Далеко в море тарахтел мотор плывущего по фарватеру катера, но огней не было видно… В воздухе пахло осенью. К острову приближалась ещё одна лодка, по-видимому, маленькая, на керосиновом ходу…» Ну что ж, если перед нами смерть, то она происходит посреди жизни.

Совсем недавно, несколько страниц тому назад, когда кончался август и кончалось лето, бабушка подготовила весь дом, как положено: развесила побольше штанов, чтобы зимой рыбаки, промокшие в море, могли переодеться; заклеила бумагой окна, выходящие на юг и восток, чтобы весной птицы с разлёту не врезались в стекло и не поранились; надписала баночку с солью, чтобы сразу было ясно, что это соль, а не сахар… Всё просто. Ты ведь не можешь сделать больше, чем дано. Но то, что можешь, надо сделать.

«Летняя книга» никогда не выходила у нас в стране отдельным изданием. Она присутствует только в редких сборниках взрослой прозы Туве Янссон и детям практически недоступна, хотя трудно представить более благодатное чтение для тех, кому десять и больше.

Янсон Т. Честный обман : повести и рассказы : перевод с шведского / Туве Янсон ; [сост. Л. Горлина ; предисл. К. Мурадян]. — Москва : Радуга, 1987. — 376 с. : ил.
Из содерж.: Летняя книга / пер. И. Смиренской.
В этом издании фамилия Янссон пишется с одной «с».

Янссон Т. Игрушечный дом : повести и рассказы : перевод со шведского / Туве Янссон ; [сост. Л. Горлина]. — Санкт-Петербург : Амфора, 2002. — 477 с.
Из содерж.: Летняя книга / пер. И. Смиренской.

Ирина Линкова

Ссылки:
О писателях: Янссон Туве Марика

Путешествие во времени: Город, в который можно играть