Мирон Петровский. Книги нашего детства

Сначала нужно похвалить эту серьёзную работу коротко и просто, перечислив её достоинства, очевидные с первого взгляда.

Предметом своего исследования автор избрал книги, которые сыграли принципиальную роль в становлении отечественной детской литературы XX века. Это сказки К.И.Чуковского, С.Я.Маршака, В.В.Маяковского, А.Н.Толстого и А.М.Волкова.

Сосредоточившись на детальном анализе одного из произведений каждого писателя, Мирон Петровский при этом щедро и свободно рисует картину чуть ли не всего творчества признанных классиков.

Система аргументов и широта документальной основы исследования сделали бы честь любому элитарному труду из области истории литературы.

Язык повествования заставляет вспомнить, что по-русски можно говорить не только убедительно, но красиво и темпераментно.

Большое внимание уделено иллюстраторам каждой книги, что применительно к детской литературе является условием обязательным.

Наконец, новое издание сулит внимательному читателю и содержательные, и полиграфические радости. Через двадцать лет после первого выхода в свет (1986) текст автора предстаёт перед нами в своём первозданном виде. Восстановлены как незначительные купюры, так и целые страницы, которые Мирон Петровский безусловно считал принципиальными.

Книгу хочется взять в руки. В отличие от безликого и бедного «кирпичика» 1986 года, сегодняшние «Книги нашего детства» выглядят неким сказочным персонажем, расправившим плечи после долгого сна.

Есть только одно грустное место в этом удачном и своевременном издании — короткое послесловие Самуила Лурье, написанное (простите великодушно!) в истеричном тоне необузданного панегирика: «…сплошное торжество истины», «мыслить… на грани ясновидения», «великая книга» и т.д., и т.п. На фоне сдержанного, тактичного, высокопрофессионального повествования самого Мирона Петровского подобная ажитация вызывает глубокое изумление. К счастью, текст автора занимает четыреста страниц, а текст комментатора — пять с половиной.

Вот теперь, когда выполнена программа поверхностной характеристики, пора поговорить о главном. Дело в том, что книга Мирона Петровского — нетипичный представитель нашего литературоведения. В этой книге говорится о литературных произведениях для детей без скидки на их «детскость». История создания «Крокодила», «Золотого ключика» или полузабытой ныне плакатной работы Маяковского «Сказка о Пете…» прослеживается так, будто перед нами поэма «Про это» или историческая эпопея Алексея Толстого «Пётр Первый». «У писателя и его книги общая нервная система», — пишет Мирон Петровский и доказывает это на примере куклы Мальвины, героического Вани Васильчикова или глупого Страшилы, который умнее всех.

Неотразимое оружие Петровского — знание. Голова идёт кругом от обилия фактов, аналогий, извилистых блужданий сюжета каждой книги по бесконечному пространству судьбы своего автора и в джунглях общекультурного процесса. Кто ещё расскажет нам о том, что жизнерадостную историю Буратино Толстой писал сразу после инфаркта, с трудом возвращаясь к реальной жизни? А «первый вариант» «Рассеянного с улицы Бассейной» — это на самом деле стихотворение «Лев Петрович», изданное отдельной книжкой под именем поэта-символиста Владимира Пяста, хотя Пяст его не писал. Про рассеянного Льва Петровича написал Маршак, спрятавшийся за другим именем, чтобы отдать гонорар поэту Пясту, только что вернувшемуся из ссылки.

Такими подробностями книга Мирона Петровского полнится буквально на каждой странице, но это и вправду — подробности. Основная задача автора заключается в том, чтобы бережно, но чётко отследить, нащупать, показать и доказать прорастание конкретного произведения сквозь толщу общелитературного процесса, развернуть перед читателем ту «нервную систему» формы и содержания, которая превращает «простые» детские сказки в произведения искусства. Именно поэтому цепочка авторских комментариев к весёлому, лихому, бесшабашному «Крокодилу» уводит нас к именам, которые были бы привычны в совершенно ином контексте. Достоевский, Лермонтов, Хлебников, Гумилёв, Некрасов, Блок, малоизвестный сочинитель Агнивцев и уличная песенка про то, как «по улицам ходила большая крокодила» — вот далеко не полный перечень историко-литературного окружения сказки Корнея Чуковского.

А «Золотой ключик»? Петровский не только намекнёт, но докажет с текстом в руках, что романтический Пьеро — родной брат поэта-декадента Бессонова, персонажа «Хождения по мукам», а тот, в свою очередь, — пародия на эпигонов Блока и (страшно сказать!) на самого богоподобного классика…

Разумеется, объективности в мире нет, и каждая палка непременно о двух концах. Статьи Мирона Петровского, собранные в его книге, отнюдь не равноценны. С первого взгляда видно, что Чуковского он любит, а про Маяковского — рассказывает. Более того, само многознание оправдывает себя далеко не всегда. Многознание вообще очень опасная штука, этакая лавина, с которой не всегда удаётся справиться. Вот по дороге к тайне «Золотого ключика» автор останавливается на несколько страниц, чтобы рассказать нам про Нину Ивановну Петровскую, «писательницу из круга символистов и человека бурной трагической судьбы». Спору нет, история интересная, и в какой-то момент она действительно пересекается с работой Толстого. Но помилуйте, зачем столько лишних подробностей, вплоть до цитат из юношеских сочинений женщины с «трагической судьбой»?

Многознание неоднократно уводит автора книги не только в ширину, но в глубину процесса. Когда за спиной Фрэнка Баума, литературного предтечи Александра Мелентьевича Волкова, начинают одна за другой возникать фигуры философов уровня Бертрана Рассела и Иммануила Канта… Разумеется, мир един, всё прорастает сквозь всё, неделимый дух разума парит над землями и водами… Но, может быть, всё же не до такой степени?

Завершая описание очень интересной, полнокровной книги Мирона Петровского, хочется выразить одно капризное огорчение. Согласитесь, когда вам предлагают столько хорошего, хочется этого хорошего ещё и ещё. Так почему же такой великолепный аналитик, такой глубокий знаток стихии детской литературы остановился только на историко-литературном аспекте рождения детской книги? Почему так мало, почти нисколько не поговорил с нами о неуловимых особенностях «детскости», о том, что превращает произведение серьёзного искусства в искусство для детей?

Не поговорил. Но если воспринять написанное Петровским не только как источник информации, если прочитать его книгу «от всей души», то где-то там, «в конце туннеля», мелькнёт невзначай и поманит никем не раскрытая до сих пор тайна детской литературы.

Ирина Линкова