Дарья Вильке. Шутовской колпак

«Партитура помощей» значит вот что: когда актёр на сцене работает с куклой, он не всегда справляется один, ведь у него только две руки. Время от времени нужно, чтобы откуда-то возникла третья рука — поддержала куклу во время сложного движения, подала предмет, дёрнула, подхватила, вытянула…

Специальная тетрадка, в которой подробно расписано, в какой момент спектакля следует подать помощь, так и называется — «партитура помощей».

Профессионалы сцены знают, что помощнику нужна не только ловкость рук, но и умение «вжиться» в ход спектакля, прочувствовать темп и ритм, проникнуться ролью и образом… Актёр-кукловод должен быть абсолютно уверен в том, что рука помощи будет протянута в нужный момент.

Ну, а о том, что «весь мир — театр», надеюсь, напоминать не надо?

И что театр — это особый мир, — тоже, надеюсь, все знают?

Гриня и Сашок — театральные дети: их родители работают в театре, вся жизнь у них связана с театром, всё время проходит в театре. И это, в общем, здорово и даже удобно: здесь и присмотрят, и покормят, и научат на голове стоять, если очень нужно (а ведь нужно же!); но важнее всего то, что здесь, в театре, не нужно притворяться.

В обычной жизни надо соответствовать каким-то чужим представлениям о том, каким ты должен быть. Чтобы одноклассники в школе считали тебя «крутым» и «своим», нужно быть грубым и несентиментальным («пацаны не плачут»), ходить в спортзал (или говорить, что ходишь), целоваться с девчонками (или врать, что целуешься), а если ты не как все — готовься, будут проблемы. И дома бывает то же самое: дед, например, хочет видеть тебя «настоящим мужиком», ненавидит актёрскую «голодранскую профессию», вечно сердится на твоих родителей, что сын у них «размазнёй растёт».

Поэтому в обычной жизни театральным детям приходится принимать на себя чужую роль — неудобный, неуютный образ — как шутовской колпак.

Сашок — пацанка, хулиганка, ненавидит всё девчачье, взрослым дерзит, ничего на свете не боится; Гриня ведёт себя как шут — всех передразнивает, высмеивает, в школе его иначе и не называют, как «Гришка-язва».

В театре не так. Здесь никто не притворяется: маски и личины остаются для сцены, для роли, а настоящее твоё лицо — на виду. Здесь нет тайн от коллег и партнёров: не потому, что все всё всем рассказывают, а потому, что никто не считает нужным лезть в чужую жизнь, разоблачать, требовать подробностей. Если нужно — выслушают, утешат, просто чаю нальют, но никто не будет учить друг друга, как правильно жить и с кем дружить, чтоб быть «как все» и «как надо».

И вот у Грини большая печаль: друг его уезжает из страны, вот-вот уедет, вещи отправлены и чемоданы собраны, навсегда и насовсем, — старший друг, актёр Сэм, звезда «синтетического театра», самый талантливый и артистичный, самый обаятельный и отзывчивый, всегда готовый помочь, научить, поддержать. И другая печаль: Сашок ложится в больницу на сложную операцию, и ей страшно, а уж если этой девчонке страшно, то дело и впрямь серьёзное. И третья печаль: приходится задумываться о том, о чём думать и повода не было, и опыта нет. Например, о том, что всякий нормальный и порядочный человек имеет право быть собой, даже если весь мир его за это осудит; и о том, что никто вообще не имеет права осуждать человека, который не делает ничего плохого.

Всё дело в одной подробности, в одной маленькой детали, которая для Грини (или для Сашка, или вообще для всех театральных) ничуть не важна, но именно из-за неё мальчику приходится раньше времени вступать в противоречия «взрослого» мира. Сэм — гей; это его личное дело; он никому не мешает жить, никому не навязывает своих предпочтений и уж тем более не рассуждает на эту тему с детьми. И никого это, в общем-то, не заботит, и Гриня об этом не задумывается вообще — до тех пор, пока дед его, приглашённый в театр на празднование премьеры, не видит Сэма — оживлённого, счастливого, в «выходном» пиджаке с синими цветочками…

«Ты всё — друг, друг! Я-то думал, он нормальный парень, а он того… Просто педик».

А вот так нельзя.

В каждом театре, как в любом ремесленном цехе, складываются обычно такие отношения ученичества-наставничества: младший берёт пример, старший ненавязчиво делится творческим опытом. Гриня потихоньку восхищается Сэмом; непререкаемый авторитет для Сэма — Лёлик, Леонид Аркадьевич, душа театра, пожилой кукольный мастер высочайшего класса; а тот, в свою очередь, благоговеет перед своим наставником, ныне пенсионером Ефимовичем. Благодаря этой традиции и держится театр — кукольное и актёрское ремесло становится мастерством, подлинным искусством.

«Я ведь хотел рассказать деду, что Сэм — самый лучший актёр, да вот, ужасно жалко, уезжает. Как он превращается на сцене в сотню людей. Как он возит Лёлика в Дом ветеранов сцены. Как иногда кажется, что Сэм — это целый мир, лучше всего остального мира. Я хотел — и не смог».

Гриня в мучительных раздумьях — он просто не знает, как быть, когда оскорбляют дружбу. «Если это кто-то незнакомый — тогда понятно, можно просто отвернуться и уйти. А что делать с собственным дедом?» Но ситуация такова, что приходится делать выбор: или промолчать, как послушный внук, или влезть на баррикаду.

И вот что получается. Когда на одной стороне баррикады — оскорблённый друг, а на другой — его обидчик, всякий честный человек принимает сторону оскорблённого.

Неважно, кто здесь оскорблён: «педик», или «жид», или «черномазый», или кто-нибудь ещё. Если нет никакой возможности его защитить, ты говоришь: «Я такой же, как он».

Это не ориентация, это позиция.

Должна быть у человека нравственная позиция, ведь правда?

Взросление — само по себе непростое дело, даже если в беспроблемной семье и в хорошем обществе. Мальчику или девочке, которые, входя во взрослый мир, выбирают и формируют свою жизненную и социальную роль, нужна помощь. Надеюсь, всем известно, что один из лучших в этом смысле помощников — книга, которая «может объяснить».

Понятно, что рассуждения на тему «чему учит это произведение» редко бывают уместными, потому что хорошая книга — это в первую очередь явление эстетическое. Но справедливо и то, что реалистическая повесть для подростка — всегда в некотором смысле «учебник жизни», дающий представление о том, как можно и как не нужно вести себя, если попал в трудную ситуацию, — а бывают ли для взрослеющего подростка «лёгкие» ситуации? В этом смысле повесть Дарьи Вильке представляет собой вполне внятную «партитуру помощей»: в ней тут и там ненавязчиво предлагаются полезные советы, что конкретно можно сделать, если важный для тебя человек нуждается в помощи. Как порадовать подругу, попавшую в больницу; как поддержать друга, о котором одноклассники распускают подлые сплетни; как встать на защиту сына, который вынужден бунтовать против родного деда, потому что не может смириться с несправедливостью и хамством… И самое нужное: как оставаться собой, не позволяя себя ломать, сохраняя своё и чужое человеческое достоинство.

У нас сейчас издаётся немало «проблемных» повестей для подростков, отечественных и переводных. У многих этих текстов есть тот недостаток, что они обозначают проблему, но не подсказывают выхода из тупиковой ситуации: давай, мол, мальчик, разбирайся сам, моё дело прокукарекать.

Но ведь «мальчик», обращаясь к книге, ищет не сообщение о наличии проблемы, — он и сам знает, что проблема есть, — а собеседника, отчасти советчика. Если у подростка при чтении — или перед чтением — возникают вопросы, не должен ли писатель протянуть ему руку помощи? Нет, автор книги не обязан давать готовые ответы, но может хотя бы задать ориентиры… поддержать, направить!
Дарья Вильке делает это — и не без изящества.

Конечно же, решения, предложенные в повести Вильке, не всегда и не с каждым сработают; наверняка есть и другие способы поведения в той или иной ситуации. Естественно, книга и не должна, в общем-то, давать единый универсальный рецепт на все случаи жизни. Но то, что писатель не навешивает на меня (читателя) ответственность за принятие решений, а разделяет её со мной, — это хорошо, достойно и по-честному.

Мария Порядина