«Я в читателя верю»: интервью с писательницей Алиной Пожарской

Алина Пожарская

Мария Ушенина: Насколько знаю, твоя первая книга «Другие вольеры. Волонтёрские записки» выросла из личного опыта. Расскажи, почему помощь животным — это важно. Какой она может быть помимо непосредственного волонтёрства в приютах?

Алина Пожарская: Да, мы с моей подругой Кристиной (её имя в книге сохранилось) когда-то ездили в приют выгульщицами собак. Сейчас там произошли некоторые изменения, часть его переехала за город, было много реструктуризаций, Кристина с головой ушла в учёбу и работу, я — в литературу и другие дела, но контакт с приютом мы сохраняем и помогаем ему иными способами. В «Вольерах» о помощи говорить было легко, поскольку я всё-таки пряталась за героиню, а сейчас получается нескромно и неловко. Но для протокола скажу: шлём деньги, когда бывает такая возможность, и поддерживаем информационно. Многих животных забирают домой, но про многих других будущие хозяева иногда просто не знают. Кураторы — те, кто отвечает за кошку или собаку с момента отлова до пристройства в дом, — очень самоотверженные люди и вызывают восхищение. И к вопросу о том, как ещё можно помочь, если, условно, у вас аллергия, — да хоть репостами и профессиональными фотографиями, чтобы эти самые хозяева нашли свою собаку или кота. Пиар — это действительно важно.

Ну и сапожником без сапог я быть перестала — как говорится, когда-нибудь это должно было произойти. Сейчас у меня живут в том числе кот и кошка — «выпускники» приюта Лёха и Зуля. Для меня это новый опыт. До этого все мои коты были уличными и в дом попадали в возрасте от двух недель до месяца, поэтому ели за троих, тут же привыкали к ручкам-коленкам и учились ходить в лоток. У приютских котов, уже взрослых, всё наоборот: лоток, как пишут кураторы, «на отлично», сильного голода, слава богу, не помнят, а вот адаптироваться будут ещё долго. Мне это тоже урок — учишься любить вне зависимости от того, жмётся ли к тебе зверь, тыкается ли в тебя носом или нет.

Мария Ушенина: Мы сами (как и герои книг, что закономерно) не живём в мире розовых пони. Чем для тебя является вот эта борьба со злом? Поиск своих для объединения, агрессивное противостояние (словами, поступками) или созидание как сопротивление? Как ты об этом пишешь?

Алина Пожарская: Я думаю, что способ борьбы со злом должен выбираться не по характеру человека, а по ситуации. Понятно, что у каждого свой набор методов, которые ему ближе, но это примерно как с работой: кто-то изнывает от рутины, но загорается от нестандартных задач, а кого-то рутина, наоборот, успокаивает, а остальное тревожит. Но профессионализм заключается в том, чтобы делать всё более-менее ровно, неважно, какие стороны работы нравятся, а какие нет. Так же и тут. Нужен какой-то внутренний ориентир, который бы ни от чего не зависел.

У меня раздел между «непротивлением» и «борьбой» проходит как-то так: если на друга напали на улице, странно было бы плести венок и посылать в космос лучи добра. Лично я конфликтовать не люблю, адреналиновой зависимости у меня нет (иногда жалею об этом), но жизнь многое диктует, хоть условная дубинка-перцовка и менее поэтична. А вот если кто-то написал ерунду в интернете, тут, мне кажется, лучше вдохнуть, выдохнуть, постучать себя по рукам и пройти мимо. Правда, совсем пройти мимо у меня тоже редко получается, да я и не стремлюсь к этому. Так возникают дурацкие стишки на злобу дня — написала и успокоилась.

Если говорить о книгах, то, например, я радуюсь, когда кто-нибудь замечает: мол, «Вольеры» — разговор с читателем без слёзовыжималок и манипуляций. Я и писала их так, чтобы читателю внутри текста было комфортно, насколько это возможно при выбранной теме. Пожалуй, для меня это общий принцип. Кто-то лечит подобное подобным, вышибает клин клином, при проблемах в личной жизни читает о проблемах в личной жизни и так далее. У меня всё наоборот. Я люблю эскапизм, люблю, когда произведение греет, хоть это и не эстетическая категория. Поэтому цели причинить читателю боль у меня нет. Я в читателя верю: его не нужно бить головой о мебель, чтобы он что-нибудь понял. И оскорблять дешёвыми интригами, «протаскивать через книгу за шиворот» тоже необходимости не вижу.

Мария Ушенина: Нашла общее для твоих героев — внутреннюю свободу. Что для тебя значит быть свободным человеком? Что здесь главное, что второстепенное? Насколько это важно и почему?

Алина Пожарская: Если честно, я мало об этом думаю. Мне кажется, что вопрос свободы вытекает из предыдущего — вопроса добра. Если все друг к другу будут по-человечески относиться, то и вопрос свободы отпадёт, ему просто не из чего будет появляться. Впрочем, то же самое касается и остальных вопросов — феминизма, терпимости и так далее. Всё упирается в гуманизм.

Что касается, например, второй книги, «Записок с Белого острова», то для героини там, пожалуй, главная свобода — это отказ от свободы в общем среди её сверстников понимании этого слова. Например, она не курит и довольно целомудренна. За это её подкалывают, но она от себя не отступается. А отступилась бы — свободой бы это не было. При этом она не смотрит квадратными глазами на тех, кто ведёт себя иначе, «как полагается». Может, потому что в своё время попробовала и ей не понравилось, просто это осталось за кадром, она как рассказчица даже не считает нужным это упомянуть. Но именно это даёт ей возможность не удивляться. Ну, или её круг общения был разношёрстным и при этом дружным — собственно, как было и у меня, и я очень этому рада.

Мария Ушенина: Из чего складывается книга? Это же не автобиография, верно? Значит, должно быть что-то помимо личного жизненного опыта как основы сюжета (или повода рассказать)?

Алина Пожарская: Думаю, у каждого это происходит по-своему. И более того, в разные периоды жизни соотношение «вымысел — жизнь» тоже может меняться. Когда-то мне было интересно наблюдать за героями в своей голове, они заряжали энергией. Потом возникла потребность избыть сугубо своё — так появились «Вольеры» и «Записки». Но даже и в них процент вымысла довольно высок — как по этическим, так и по эстетическим причинам. Равно и в «сочинённых» повестях есть автобиографическое, иначе бы жизни в них не было. То есть раздел тут весьма условный и виден, возможно, только мне. По сути, главные внешние различия — повествование от первого либо от третьего лица, наличие или отсутствие фантастических допущений. К категории «сочинённого» я отношу поэму «Ржавое солнце» (есть в свободном доступе, например, у меня на сайте) и повесть «Дорога тянется по кругу» (очень надеюсь, что скоро найдёт издателя).

Мария Ушенина: Бумажная книга или электронная, классики или современники (тематика, структура, язык), кино или книга — ты противопоставляешь их?

Алина Пожарская: Вообще ещё недавно я бы ответила на вопрос о бумажных и электронных книгах иначе. Долгое время мне казалось, что печать — явление метафизическое, и оно не особенно важно для автора. Сейчас — не знаю, то ли из-за нарастающей в мире тревоги, то ли из-за какого-то витка в сознании, когда возвращается забытое старое, — я как-то снова стала ценить бумагу, вместе с очным общением и прочими проверенными вещами.

Что касается остального, было бы неразумно прохаживаться сапогом по современной литературе, поскольку я сама каким-то образом имею к ней отношение. Но всё же мне кажется, что основная проверка для книги, как и любого другого произведения искусства, — это проверка временем. Сейчас я перечитываю «Обрыв» И. А. Гончарова и понимаю, что там так или иначе высказано всё о человеческих чувствах, что меня когда-либо волновало. Ещё зачитываюсь советскими авторами — Ириной Велембовской, Марией Прилежаевой и другими. Некоторые моменты у Велембовской описываются, например, так: «прошла их встреча в лесу» или «последовало объятие», и это подкупает. Под определённое настроение (острое, боевое) иногда нравится и натурализм, часто встречающийся в современной литературе, но по большей части это не совсем то, что мне нужно. Откровенно говоря, излишний натурализм мне скучен, пусть бы он и стократно «работает на приём» в том или ином произведении.

Про кино разговор отдельный. В последнее время многие мои друзья и коллеги — Софья Ремез, Юлия Линде и другие — занялись кто сценарным делом, а кто вообще режиссурой, да и я для общего развития прочла несколько книг по этой теме. Мне очень понравились две. Первая — «Драматургия фильма» Леонида Нехорошева — это собрание лекций не только о кинодраматургии, но и обо всех остальных этапах кинопроизводства, поскольку всё взаимосвязано. Для меня это была основа основ. И вторая книга — «Фильм без интриги» Виктора Дёмина. Там автор наглядно показывает, что каноны в духе «завязка-кульминация-развязка», «конфликт-интрига-мотивация» нарушать можно и нужно, чтобы получилось тонко и звеняще. Всё это, как ты понимаешь, я невольно примеряю и на литературу и радуюсь, что подтверждаются мои мысли. Эта книга особенно понравилась бы любителям Чехова, пожалуй.

Мария Ушенина: Что ещё в классической и современной литературе тебе нравится настолько, что хочется, чтобы оно не исчезало?

Алина Пожарская: Мне нравятся длинные диалоги, несмотря на то, что сейчас считается, будто они «не движут сюжет». Сюжет — это не только бестолковые действия, но и детали. И описания и разговоры как раз показывают нам характеры героев, поэтому на сюжет работает всё. Призывы «больше действий, больше динамики», по-моему, себя исчерпали. Книга может быть динамичной, но навевать скукотищу. А может быть из разряда «через час по чайной ложке» и остаться с тобой на всю жизнь.

Здесь же следует сказать и про пассажи вроде «он подумал, что…». Современные учебные пособия по креативному письму (что бы это ни значило) твердят: исключите эти глаголы, они пустые, вы должны не рассказывать, а показывать, пусть вместо «думанья» у героя упадёт ваза. Ну, справедливости ради, у того же Чехова именно этот приём (не очень люблю это слово, потому что приём обычно торчит, но у мастера приём и торчать не должен) доведён до совершенства. То есть не просто действие вместо мысли, а действие, которое толком ничего и не выражает, герои «носят свои пиджаки», и мы ощущаем внутри рассказов жизнь. Но если чем-то злоупотреблять, то оно рано или поздно стирается, портится, дискредитируется и так далее. С этим приёмом то же самое: есть риск, что просто начнёшь им маскировать пустоту.

Да и каждому своё. Что если бы Толстой вместо описания отношений Кити и Левина или рефлексий Болконского то и дело ронял вазы? Не знаю, кто как, а я бы потеряла очень и очень много.

Мария Ушенина: А в детской литературе? Есть мнение, что детям интересна только современность. Ты с этим согласна?

Алина Пожарская: Мне бы хотелось, чтобы издатели не боялись издавать детскую литературу, где фигурировали бы и взрослые — именно как полноценные герои, а не как «купили герою телефон» или «эти предки ничего не понимают». И, к тому же вопросу, не чурались бы книг о другой эпохе, например, о восьмидесятых, девяностых, нулевых. Такие книги издают, но преподносят их почему-то как нечто экзотическое, с требованием «нашпиговать» соответствующими предметами быта. Да вот только за предметами быта становится тяжело дышать. Читаем-то мы не ради шкафа или дивана и даже не ради тетриса и жвачки. В «Записках» тоже есть и кассеты, и аська, но они туда не то что не вставлялись ради «эпохи», они туда вообще не «вставлялись», а просто сами легли.

Дети не примитивные глупцы. Кто-то из них любит фэнтези, кто-то — сериалы «Друзья» и «Теория большого взрыва», причём это наглядный пример не только для вопроса о взрослых персонажах, но и теперь уже для вопроса о разных эпохах. Люди мало меняются, несмотря на то, что нас повсюду пытаются убедить в обратном. Меняются повестка, нормы общения, даже мировоззрение, но что-то всё равно остаётся.

Мне нравится Анатолий Алексин, нравятся, как я уже говорила, ещё некоторые советские писатели, в том числе и авторы книг для юношества. Так вот, для меня нет особого значения, происходит ли действие в шестидесятых или восьмидесятых. Не потому что не вижу разницы. А потому что главное-то в другом. Так же и тут. Поверх кроватей, школ и календарей всё равно будет что-то ещё. То самое, что есть во всех книгах и сохраняет связь с читателем, а вместе с ней — и связь поколений.

Узнать больше о книге Алины Пожарской «Другие вольеры. Волонтёрские записки»