Как читать иллюстрации: Ольга Мяэотс о книгах без слов, двух Линдгрен и новом поколении писателей

Филолог-скандинавист и заведующая отделом детской книги ВГБИЛ, Ольга Николаевна Мяэотс не только «главный переводчик Ульфа Старка», но и специалист по мировой графической литературе. Она не раз участвовала в Международном конгрессе IBBY и была членом жюри на конкурсе-фестивале «МОРС». О визуальной культуре, о феномене «тихой» или «безмолвной» книги, а также о современных российских авторах с Ольгой Мяэотс поговорил обозреватель Артём Роганов.

Артём Роганов: Ольга Николаевна, рад знакомству. Вы упоминали, что в начале августа были в отъезде. Если не секрет, речь шла о рабочей или творческой поездке? Сотрудничаете ли вы сейчас с Международной федерацией библиотечных ассоциаций [IFLA] и IBBY [Международным советом по детской книге]?

Ольга Мяэотс: Нет, та поездка не была деловой, и в IFLA я сейчас почти ничем не занимаюсь просто потому, что трудилась там в постоянном комитете шестнадцать лет, — сугубо библиотечная работа мне уже не слишком интересна. Сегодня меня куда сильнее увлекает непосредственно литература: критика, переводы и преподавание — многое хочется успеть сделать и рассказать. Но и в IFLA, и в IBBY у меня остались хорошие коллеги, с которыми я поддерживаю связь.

Артём Роганов: Наверное, именно с программы IBBY на Московской международной книжной ярмарке в 2019 году началось мое знакомство с иллюстрированной литературой. Тогда много говорили о феномене «silent book». И казалось, что это просто книга художника, где совсем нет текста. Но сегодня понятно, что жанр несколько сложнее. А как вы для себя его определяете?

Ольга Мяэотс: Конечно, здесь есть тонкости. Кстати, я перевожу «silent books» как «безмолвные книги». Думаю, такой вариант наиболее точно отражает суть жанра. Ведь они не молчат: существует же понятие «говорящий взгляд» или «говорящее выражение лица». И они не всегда тихие — иногда в них вовсю гудят трамваи или шумят морские волны. В «сайлентбуках» зачастую сложное, глубокое содержание, совсем не обязательно детское. В них присутствует оригинальный сюжет, только рассказан он иначе, изображением, а не текстом, не «молвой», то есть в нашем случае не письменной речью.

Артём Роганов: Виммельбухи, как правило, тоже лишены текста.

Ольга Мяэотс: В виммельбухе мы играем по нотам автора, угадываем его замысел. Художник нарисовал детали, заложил в иллюстрациях некие тайны, а мы раскрываем их, как головоломки, распутываем, внимательно рассматривая картинки. «Безмолвная книга» действует иначе. Не секрет, что одно и то же изображение, будь то живопись или кино, может вызывать разные эмоции у разных людей. Мы считываем то, что видим, исходя из своего опыта или настроения. Допустим, вы открываете книгу, а там нарисована комната, которая похожа на гостиную в квартире вашей бабушки. И всё, вы проваливаетесь в собственную историю.

Артём Роганов: Читательское сотворчество?

Ольга Мяэотс: Да, «silent book», в отличие от того же виммельбуха, предполагает большое количество трактовок. Это художественное повествование без какого-то явного ожидания от читателя. Недавно на семинаре в Третьяковке я взяла одну португальскую книгу без слов — Danca Joao Fazenda. Она для взрослых, повествует об отношениях угловатого неуклюжего мужчины и подвижной пластичной женщины. Женщина постепенно меняет мужчину через танец, будто учит его гибкости, что замечательно показано графически. Когда мы обсуждали книгу с коллегами, выяснилось, что все прочитали разные истории. Для меня герои были мужем и женой, кто-то сказал, что нам демонстрируют знакомство двух возлюбленных, кто-то просто по-своему толковал жесты персонажей. Изображение многозначнее текста, поэтому интерпретация играет в «безмолвных книгах» решающую роль.

Артём Роганов: Если в книге есть слова, но иллюстрации явно превалируют, можно ли отнести её к «безмолвным»? Как, например, в случае с «Соседями» Каси Денисевич.

Ольга Мяэотс: Лично я считаю, что да, хотя, наверное, некоторые специалисты по терминологии со мной не согласятся. Опять-таки, в иллюстрированной литературе немало зависит от индивидуального восприятия. Если основной сюжет складывается из картинок, если текст лишь убеждает нас в догадках относительно содержания, но не является обязательным, если сохраняется многовариантность прочтения, то можно говорить о «безмолвной книге». В прекрасных «Соседях» текст всё же даёт опору, однако, с другой стороны, визуальное повествование — главное. Там как раз очень много пространства для воображения, смешивается Москва и Европа, мы постоянно встречаем знакомые детали и одновременно видим незнакомые. В результате читатель-зритель тоже становится сочинителем, вспоминает свой двор, свой этаж и какие-то другие вещи. «Соседи» тяготеют к «безмолвной книге» ещё и тем, что провоцируют на перечитывание, на медленное разглядывание. В первую очередь — за счёт цепляющих взгляд подробностей: та же метлахская плитка, где в форзаце один цветной кусочек, а в нахзаце цвета уже больше.

Артём Роганов: К вопросу о том, как читать «безмолвные книги». Есть ли у вас какие-то советы?

Ольга Мяэотс: Прежде всего — недостаточно стараться угадать, что хотел сказать автор. Мы имеем право на своё суждение, а талантливый художник оставляет место для сотворчества. К сожалению, мы редко пытаемся вникнуть в иллюстрации. Почему родители часто говорят: «Ой, одни картинки, что там читать?» Почему они не покупают «сайлентбуки»? Потому что они сами не умеют читать картинки. С рисунком в «безмолвных книгах» же как: рассматриваешь раз, рассматриваешь два и всякий раз, если медленно изучаешь, открываешь новые детали, новые смыслы. Принцип как в галерее или в музее: важно остановиться, чтобы увидеть в экспонате — в нашей ситуации в развороте — множество деталей, которые на бегу недоступны. Сейчас вообще остро встаёт вопрос визуальной грамотности. Визуальный ряд везде — от деловых презентаций до интернета. Про необходимость учить чтению изображений уже давно пишут педагоги и искусствоведы.

Артём Роганов: Действительно, о том, что изображение стало главным источником информации, о конце эпохи Гутенберга говорят многие. Как вы думаете, «безмолвная книга» — тоже результат подобной тенденции?

Ольга Мяэотс: Лет пятнадцать назад все боялись, что с приходом электронной книги умрёт бумажная. После этого мы наблюдали огромный интерес к хэнд-мэйд технологиям, вплоть до книг с запахом. В культуре возник своего рода ответ традиционной бумажной книги на электронную, стали популярны издания такого формата, который нельзя воспроизвести в цифровом виде. Может быть, «безмолвная книга» — аналогичный ответ на переизбыток информации, на ускорение информационного потока. Когда мы начали быстро читать и захлебываться в потоке — об этом и психологи пишут, о переизбытке информации, появились «безмолвные книги», которые словно замедляют чтение. В них же очень важен элемент торможения. Характерные приёмы: пауза, белый цвет, почти пустая страница. Возможно, это отчасти и есть реакция на быстрый темп жизни. «Сайлентбуки» будто говорят: остановись, вернись и посмотрим ещё.

Артём Роганов: Что касается недоверия к «безмолвным книгам», вспоминается, что именно в России сто лет назад практически впервые появились подобные проекты. Но потом традиция была прервана…

Ольга Мяэотс: Да, например, есть «Река» Елены Сафоновой и «Охота» Владимира Лебедева. В СССР книга без слов исчезла в период соцреализма. Экспериментальное творчество советских художников уступило принципу «всё должно быть понятно и однозначно», который, по сути, противоположен идее «сайлентбука», где изображение загадочно, где допустимы разные трактовки. Сегодня так сложилось, что, хотя мы по праву гордимся сильной школой иллюстраторов, многие родители и некоторые эксперты предпочитают исключительно текстовые книги. Мне кажется, речь идёт о психологической иллюзии, что интеллектуальный труд — всегда нечто измеряемое, что проверяется цифрами и буквами. Это вот и не плохо, и не хорошо, это просто стоит учитывать. На самом деле «безмолвные книги» полезны. Они не случайно были взяты на вооружение в Италии, на острове Лампедуза, куда часто попадают беженцы из Африки. Дети мигрантов, не владеющие языком новой страны, получили не только приятный досуг, но и дополнительную социализацию через визуальную литературу. Иллюстрации располагают к диалогу, к обсуждению, потому что провоцируют делиться своим пониманием прочитанного, собственным опытом.

Артём Роганов: В одном из интервью у вас была фраза: «Детская литература отражает видение будущего». Современная российская детская литература — какая она и какое видение отражает?

Ольга Мяэотс: Несомненно, она очень разная, как и наше общество. Что мне приятно в новых авторах, кроме хорошего русского языка (когда-то ведь уже и просто грамотный текст был достижением), они обращаются к реальной жизни подростков и детей, к тому, что волнует сегодняшнего ребёнка. И это истории не то чтобы искусственные, не надуманные. Жанровая проза и поэзия никуда не деваются, но возникают честные книги, как у Нины Дашевской, Марии Ботевой, Евгении Басовой, Натальи Волковой… У нас сложилось замечательное поколение писателей, яркое и необычное. Хочется, чтобы оно развивалось и дальше, не ушло. При очень разном творческом подходе авторов нового поколения объединяет ответственность перед читателем, связь с ним, стремление к диалогу.

Артём Роганов: Вы переводите с английского и шведского. Шведская детская литература уже давно считается особенным явлением. Как вы думаете, почему?

Ольга Мяэотс: В Швеции до шестидесятых годов отношение к детям было довольно консервативное: физические наказания, образ домашней мамы-домохозяйки... Затем происходит культурный взрыв, наступают социальные изменения, в том числе в детской книге. Серьёзный вклад в это внесла непосредственно Астрид Линдгрен. Она — уникальный феномен, была сразу издателем, писателем и редактором, много говорила о детях, и её книги увлекали большое количество людей. Прежде, конечно, тоже существовали прекрасные шведские писатели. Весь мир менял подход к детям в то время и даже ещё раньше, с начала двадцатого века. В литературе отражалось постепенно понимание, что ребёнок — субъект, а не объект. К тому же России повезло с хорошими переводчиками, и скандинавская культура нам интересна, хотя я не могу сказать, что близка. Она отличается, но, тем не менее, всегда находилась где-то рядом. Наконец, Швеция — страна, в которой на государственном уровне прозу и поэзию делают стабильной статьей экспорта. Тут важно отметить, что шведские детские книги не совсем универсальны и не во всех странах так популярны, как у нас. Есть элемент культурного совпадения. Игровое начало, не очень много назидательности и необычные яркие герои — нашим книгам в целом это тоже свойственно.

Артём Роганов: Из книг, которые вы переводили, у вас есть самые любимые?

Ольга Мяэотс: Я люблю вообще все книги, которые перевожу, иначе не берусь (смеется). Я считаюсь переводчиком Ульфа Старка, тут можно долго рассказывать, но помимо этого автора мне важны и дороги произведения английской писательницы Энн Файн, она — на редкость глубокий автор. Недавно я с удовольствием переводила Барбру Линдгрен, не стоит путать её с Астрид Линдгрен. Книги Барбру Линдгрен о Мальчике и его игрушках у нас пока не то чтобы популярны, к сожалению. Эта трилогия писательницы — шведский парафраз Винни-Пуха, ужасно смешная, практически детский постмодерн, и там много абсурда, игры слов. В прошлом году я также работала с отличной повестью лауреата премии Ньюбери Филлис Нейлор — «Шайло». В повести одиннадцатилетний мальчик спасает собаку, когда все взрослые отказываются брать на себя ответственность. Было любопытно заниматься «Шайло». В книге оригинальный стиль, немало американских просторечий, вдобавок и сюжет блестящий — о том, как человек в детстве способен ради восстановления справедливости совершать поступки, на которые не решаются взрослые.

Артём Роганов: И ещё, заканчивая наш разговор, хочу спросить — какие «безмолвные книги», вышедшие за последнее время, вам особенно запомнились?

Ольга Мяэотс: Многие просто у нас пока не изданы. «Сектор 7» Дэвида Виснера произвёл на меня прекрасное впечатление. «Я работаю крокодилом» Джованны Дзоболи — очень смешная история. Хотя, на мой взгляд, не стоило делать такое название, потому что весь смысл был в том, что мы до самого конца не догадываемся, какая у крокодила профессия. Забавная и мудрая притча норвежца Эйвинда Турсетера «Дыра» приводит в восторг и детей и взрослых. А ещё назову две книги Аарона Бекера: «Путешествие» и «Возвращение».