Русский самовар и английский чайник, век XIX

 П.А.Вяземский

Начал чайник! И не говорите мне о том, что сказала миссис Пирибингл. Мне лучше знать. Пусть миссис Пирибингл твердит хоть до скончания века, что она не может сказать, кто начал первый, а я скажу, что — чайник. Мне ли не знать!

…Позвольте, я объясню, как всё произошло. Это давно бы надо сделать, с первых же слов, — но ведь когда о чём-то рассказываешь, полагается начинать с самого начала; а как начать с начала, не начав с чайника?

Дело, видите ли, в том, что чайник и сверчок вздумали устроить своего рода соревнование — посостязаться в искусстве пения. И вот что их к этому побудило и как всё произошло.

Под вечер — а вечер был ненастный — миссис Пирибингл вышла из дому и, стуча по мокрым камням деревянными сандалиями, оставлявшими по всему двору бесчисленные следы, похожие на неясный чертёж первой теоремы Эвклида, направилась к кадке и налила из неё воды в чайник. Затем она вернулась в дом, уже без деревянных сандалий (при этом она намного уменьшилась в росте, потому что сандалии были высокие, а миссис Пирибингл маленькая), и поставила чайник на огонь. Тут она потеряла душевное равновесие или, может быть, засунула его куда-нибудь на минутку, потому что вода была ужас какая холодная и находилась в том скользком, слизистом, слякотном состоянии, когда она как будто приобретает способность просачиваться решительно всюду, и даже за металлические кольца деревянных сандалий; так вот, значит, вода замочила ножки миссис Пирибингл и даже забрызгала ей икры.

…А тут ещё чайник упрямился и кобенился. Он не давал повесить себя на верхнюю перекладину; он и слышать не хотел о том, чтобы послушно усесться на груде угольков; он всё время клевал носом, как пьяный, и заливал очаг, ну прямо болван, а не чайник! Он брюзжал, и шипел, и сердито плевал в огонь. В довершение всего и крышка, увильнув от пальчиков миссис Пирибингл, сначала перевернулась, а потом с удивительным упорством, достойным лучшего применения, боком нырнула в воду и ушла на самое дно чайника. Даже корпус корабля «Ройал Джордж» и тот сопротивлялся не так отчаянно, когда его тащили из воды, как упиралась крышка этого чайника, когда миссис Пирибингл вытаскивала её наверх.

А чайник по-прежнему злился и упрямился; он вызывающе подбоченился ручкой и с дерзкой насмешкой задрал носик на миссис Пирибингл, как бы говоря: « А я не закиплю! Ни за что не закиплю!»

Но миссис Пирибингл к тому времени уже снова повеселела, смахнула золу со своих пухленьких ручек, похлопав их одной о другую, и, рассмеявшись, уселась против чайника. Между тем весёлое пламя так вскидывалось и опадало, вспыхивая и заливая светом маленького косца на верхушке голландских часов, что чудилось, будто он стоит как вкопанный перед мавританским дворцом, да и всё вокруг недвижно, кроме пламени.

…Тогда-то, заметьте себе, чайник и решил приятно провести вечерок. Тогда-то и выяснилось, что чайник немножко навеселе и ему захотелось блеснуть своими музыкальными талантами; что-то неудержимо заклокотало у него в горле, и он уже начал издавать отрывистое звонкое фырканье, которое тотчас обрывал, словно ещё не решил окончательно, стоит ли ему сейчас показать себя компанейским малым. Тогда-то, после двух-трёх тщетных попыток заглушить в себе стремление к общительности, он отбросил всю свою угрюмость, всю свою сдержанность и залился такой уютной, такой весёлой песенкой, что никакой плакса-соловей не мог бы за ним угнаться.

И такой простой песенкой! Да вы поняли бы её не хуже, чем любую книжку — быть может, даже лучше, чем кое-какие известные нам с вами книги. Тёплое его дыхание вырывалось лёгким облачком, весело и грациозно поднималось на несколько футов вверх и плавало там, под сводом очага, словно по своим родным, домашним небесам, и чайник пел свою песенку так весело и бодро, что всё его железное тельце гудело и подпрыгивало над огнём; и даже сама крышка, эта недавняя бунтовщица-крышка — вот как влияют хорошие примеры! — стала выплясывать что-то вроде жиги и стучать по чайнику, словно юная и неопытная тарелочка, не уразумевшая ещё, для чего существует в оркестре её собственный близнец.

То, что песня чайника была песней призыва и привета, обращённой к кому-то, кто ушёл из дому и кто сейчас возвращался в свой уютный домик к потрескивающему огоньку, в этом нет никакого сомнения. Миссис Пирибингл знала это, отлично знала, когда сидела в задумчивости у очага.

Нынче ночь темна, пел чайник, на дороге груды прелого листа, и внизу — только грязь и глина, а вверху — туман и темнота; …длинной чёрной пеленою убегают вдаль поля, вехи инеем покрылись, но оттаяла земля; …всё вокруг преобразилось, всё не то, чем быть должно; но едет, едет, едет он!

Вот тут-то, если хотите, сверчок и вправду начал вторить чайнику! Он так громко подхватил припев на свой собственный стрекочущий лад — стрек, стрек, стрек! — голос его был столь поразительно несоразмерен с его ростом по сравнению с чайником (какой там рост! вы даже не смогли бы разглядеть этого сверчка!), что если бы он тут же разорвался, как ружьё, в которое заложен чересчур большой заряд, если бы он погиб на этом самом месте, дострекотавшись до того, что тельце его разлетелось бы на сотню кусочков, это показалось бы вам естественным и неизбежным концом, к которому он сам изо всех сил стремился.

Чайнику больше уже не пришлось петь соло. Он продолжал исполнять свою партию с неослабным рвением, но сверчок захватил роль первой скрипки и удержал её. Боже ты мой, как он стрекотал! Тонкий, резкий, пронзительный голосок его звенел по всему дому и, наверное, даже мерцал, как звезда во мраке, за стенами. Иногда на самых громких звуках он пускал вдруг такую неописуемую трель, что невольно казалось — сам он высоко подпрыгивает в порыве вдохновения, а затем снова падает на ножки. Тем не менее они пели в полном согласии, и сверчок и чайник. Тема песенки оставалась всё та же, и, соревнуясь, они распевали всё громче, и громче, и громче.

Прелестная маленькая слушательница… зажгла свечку, бросила взгляд на косца, успевшего скосить целую копну минут на верхушке часов, и стала смотреть в окно, но ничего не увидела в темноте, кроме своего личика, отражённого в стекле. …Когда она вернулась и села на прежнее место, сверчок и чайник всё ещё продолжали петь, неистово состязаясь друг с другом. У чайника, по-видимому, была одна слабость: он ни за что не хотел признать себя побеждённым.

…Наконец они совсем запутались в суматохе и суете состязания, и понадобилась бы голова более ясная, чем моя или ваша, чтобы разобрать, чайник ли это стрекотал, а сверчок гудел, или стрекотал сверчок, а гудел чайник, или они оба вместе стрекотали и гудели. Но в одном усомниться нельзя: и чайник и сверчок как бы слили воедино каким-то лишь им известным способом свои уютные домашние песенки и оба вместе послали их вдаль на луче свечи, проникавшем через окно на дорогу. И свет этот упал на человека, который в то время направлялся к нему в темноте, и буквально во мгновение ока объяснил ему всё, воскликнув: «Добро пожаловать домой, старина! Добро пожаловать домой, дружок!»

Добившись этого, чайник изнемог и сложил оружие — он вскипел, проливая воду через край, и его сняли с огня.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Пётр Андреевич Вяземский написал маленькую поэму «Самовар» после того, как навестил в Германии одну молодую русскую семью. Хозяева принимали его с истинно русским гостеприимством, но чаем поили не из самовара, а из чайника, согревавшегося на конфорке кухонной плиты, что было в те времена новостью. Каждое слово, сказанное поэтом во славу самовара, справедливо. Начищенный медный самовар сиял, как солнце; от него шло тепло. Комната, где посреди стола стоял кипящий самовар, сразу становилась уютной. Россия и в XX веке долго была верна этому домашнему божеству. И по сей день в некоторых семьях любят пить чай из самоваров, правда, уже электрических. А коллекционеры собирают старинные и редкие экземпляры, среди которых особенно ценятся изделия тульских мастеров.
Отрывок взят из книги: Вяземский П.А. Стихотворения; Воспоминания; Записные книжки. — М.: Правда, 1988. — С. 30-32.

Повесть «Сверчок за очагом» (или «Сверчок на печи» — в старом, менее точном, но милом переводе), была написана Диккенсом в 1845 году и вышла, как и другие «Рождественские повести», в конце декабря, перед самым любимым в Англии праздником. «Духи Огня и Домашнего Очага» — вот как назвал писатель сверчков, а мы осмелились бы добавить, что и песенка чайника, хорошо знакомая, но теперь звучащая уже не во всех домах, — тоже часть домашнего волшебства, и не только в Англии. Начало первой главы повести печатается с сокращениями по книге: Диккенс Ч. Рождественские повести. — М.: Правда, 1988. — С. 189-194.

М.П.