Старая усадьба осенью и зимой. Россия, конец XIX — начало XX вв.

Склад средней дворянской жизни ещё и на моей памяти, — очень недавно, имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию. Такова, например, была усадьба тётки Анны Герасимовны, жившей от Выселок верстах в двенадцати.

…Сад у тётки славился своей запущенностью, соловьями, горлинками и яблоками, а дом — крышей. Стоял он во главе двора, у самого сада, — ветви лип обнимали его, — был невелик и приземист, но казалось, что ему и веку не будет, — так основательно глядел он из-под своей необыкновенно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит из-под огромной шапки впадинами глаз, — окнами с перламутровыми от дождя и солнца стёклами. А по бокам этих глаз были крыльца, — два старых больших крыльца с колоннами. На фронтоне их всегда сидели сытые голуби, между тем как тысячи воробьёв дождём пересыпались с крыши на крышу… И уютно чувствовал себя гость в этом гнезде под бирюзовым осенним небом!

Войдёшь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушёного липового цвета, который с июня лежит на окнах… Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружён садом, а верхние стёкла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места.

И вот слышится покашливанье: выходит тётка. Она небольшая, но тоже, как и всё кругом, прочная. На плечах у неё накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», а потом удивительный обед: вся насквозь розовая варёная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкий-пресладкий… Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой…

Прекрасна — и особенно в эту зиму — была Батуринская усадьба. Каменные столбы въезда во двор, снежно-сахарный двор, изрезанный по сугробам полозьями, тишина, солнце, в остром морозном воздухе сладкий запах чада из кухонь, что-то уютное, домашнее в следах, пробитых от поварской к дому, от людской к варку, конюшне и прочим службам, окружающим двор… Тишина и блеск, белизна толстых от снега крыш, по-зимнему низкий, утонувший в снегах, красновато чернеющий голыми сучьями сад, с двух сторон видный за домом, наша заветная столетняя ель, поднимающая свою острую чёрно-зелёную верхушку в синее яркое небо из-за крыши дома, из-за её крутого ската, подобного снежной горной вершине, между двумя спокойно и высоко дымящимися трубами… На пригретых солнцем фронтонах крылец сидят, приятно жмутся монашенки-галки, обычно болтливые, но теперь очень тихие; приветливо, щурясь от слепящего, весёлого света, от ледяной самоцветной игры на снегах, глядят старинные окна с мелкими квадратами рам… Скрипя мёрзлыми валенками по затвердевшему на ступеньках снегу, поднимаешься на главное, правое крыльцо, проходишь под его навесом, отворяешь тяжёлую и чёрную от времени дубовую дверь, проходишь тёмные длинные сени…

В лакейской, с большим грубым ларём у окна, ещё прохладно, синевато, — солнце в ней не бывает, окно её на север, — но трещит, гудит, дрожит медной заслонкой печь. Направо сумрачный коридор в жилые комнаты, прямо напротив — высокие, тоже чёрные дубовые двери в зал. В зале не топят — там простор, холод, стынут на стенах портреты деревянного, темноликого дедушки в кудрявом парике и курносого, в мундире с красными отворотами, императора Павла и насквозь промерзает куча каких-то других старинных портретов и шандалов, сваленных в маленькой, давно упразднённой буфетной, заглядывать в полустеклянную дверку которой было в детстве таким таинственным наслаждением. Зато в зале всё залито солнцем и на гладких, удивительных по ширине половицах огнём горят, плавятся лиловые и гранатовые пятна — отражения верхних цветных стёкол. В окно налево, боковое, тоже на север, лезут чёрные сучья громадной липы, а в те солнечные, что против дверей, виден сад в сугробах. Среднее окно всё занято высочайшей елью, той, что глядит между трубами дома: за этим окном пышными рядами висят её оснеженные рукава… Как несказанно хороша была она в морозные лунные ночи! Войдёшь — огня в зале нет, только ясная луна в высоте за окнами. Зал пуст, величав, полон словно тончайшим дымом, а она, густая, в своём хвойном, траурном от снега облачении, царственно высится за стёклами, уходит остриём в чистую, прозрачную и бездонную куполообразную синеву, где белеет, серебрится широко раскинутое созвездие Ориона, а ниже, в светлой пустоте небосклона, остро блещет, содрогается лазурными алмазами великолепный Сириус, любимая звезда матери… Сколько бродил я в этом лунном дыму, по длинным теневым решёткам от окон, лежавшим на полу, сколько юношеских дум передумал, сколько твердил вельможно-гордые державинские строки:

Соломенная крыша — роскошь дворянских усадеб, которую мы видим в кино, чаще всего — легенда. «Русское дворянское гнездо всегда мерещится нам античным зданием с рядом белых колонн, греческим храмом в саду…» (Н.Врангель. «Старые усадьбы»).

Фасад — наружная сторона здания. Кроме главного фасада, бывают боковые, уличный, дворовый и др.

Фронтон — венчает фасад здания. Чаще всего треугольный или трапециевидный, фронтон ограничен с боков двумя скатами крыши, снизу — главным карнизом здания.

Врангель Н. Старые усадьбы: Очерки истории русской дворянской культуры / [Вступ. ст. Ф.Лурье]. — СПб.: Журнал «Нева»: ИТД «Летний сад», 1999. — 320 с.: ил.

Дворянские усадьбы России. — М.: Эксмо, 2009. — 248 с.: ил.

М.П.