Самый фантастичный из земных городов, как считает путешественник по звёздам

Объясниться в любви Венеции можно по-разному. Слова любви можно вложить в уста путешественника по звёздам, как это сделала Урсула Ле Гуин. От этого любовь не станет меньше…

Когда в межзвёздном перелёте, вслушиваясь в звуки вакуума, я ощущаю беспредельный ужас (упомянутый ещё Паскалем, хотя тот никогда не летал на звездолётах), я избавляюсь от него очень простым способом: представляю себе, что ранним утром выхожу из номера отеля в Венеции. Вначале стоит тишина, туман над гладкими, зелёно-голубыми водами лагуны, тишина узкого канала меж каменных стен за углом. Я знаю, мост перед отелем отражается в этой тишине совершенной дугой. За этим мостом виден ещё один, и ещё, и каждый мост поддерживает его отражение, сливаются воедино воздух, вода, камень и стекло. Заводит своё воркование голубь на крыше у чердачного окошка. Это первый звук утра — воркование и шелест ветра в расправляемых крыльях. Слышатся шаги по улице, мимо парадного, по мосту и уходят вдаль — второй звук, узор звуков и пауз. Кто-то бьёт стекло на заднем дворе отеля. По утрам в венецианских отелях обязательно бьют стекло. Может, это ритуал встречи рассвета, а может, таким образом жители избавляются от стеклянного барахла, нераспроданного туристам за вчерашний день, не знаю. Может, так в Венеции моют тарелки. Звук резкий, но довольно музыкальный, и сопровождается он громкой руганью и смехом. К этому моменту ужас гигиенической бездны начинает отпускать меня. Пока осколки стекла выметают, во дворе внизу начинает играть радио. Кто-то с одного моста кричит приятелю на другом что-то на непонятном мне венецианском диалекте. А потом гулкие колокола кампанилы и меньшие колокола трёх соседских церквей более-менее в такт начинают созывать прихожан к заутрене. Музыка звучит, и я дома слушаю глубокую, поразительную тишину города жизни.
Я родился не там и никогда там не жил.
…Я был в Венеции четырежды, каждый раз — по четыре дня. И каждый раз она погружалась в воду чуть-чуть глубже.
Если вы, господин мой, спросите меня в лоб (как попросили описать Землю), хочу ли я вернуться на Землю и почему, я отвечу, наверное: «Да — чтобы увидеть Венецию зимой». Я видал её лишь поздней весной и летом. Говорят, зимой там стоят жуткие холода, и музеи закрыты даже чаще, чем летом, так что не зайти туда, не погреться у пламенно-золотых костров Тициана и Веронезе. Меж камнями сочится белый туман. Зимние бури часто заливают площадь Сан-Марко — эту прекраснейшую в мире гостиную, чьим потолком служит сияющее небо. Море заглядывает даже в сам собор, волны и мозаики сплетают отблески и отражения, пять золотых куполов плывут над волнами, как воздушные шары, четыре бронзовых коня Нептуна фыркают и дрожат, почуяв родную стихию. Львы, без сомнения, продолжают смотреть вниз, отрешённо, мрачно, оценивающе, даже не соизволив шевельнуть крылом. Гондолы, наверное, плавают привязанные к самым кончикам причальных мачт или бьются на привязи о потолки затопленных лодочных домиков. А может, они дрейфуют по площади, мимо коней и золотых дирижаблей, мимо процессии Ангела и Трёх Царей, мимо колокольни, рухнувшей в 1903 году и возведённой вновь, мимо обиженных голубей, ищущих ежедневной кормёжки над холодными, сизыми неглубокими водами?
…Гондолы что зимой, что летом — черны. Их перекрасили в чёрный цвет давным-давно по случаю какого-то траура: из-за проигранной битвы, падения республики, смерти ребёнка… не помню, почему гондолы носят траур. Это самые изящные суда, созданные человеческими руками, не исключая и того корабля, на котором я прилетел. Мягок предупредительный клич гондольера, выводящего свою лодочку на солнце из узкого канала, что течёт под балконами и арками мостов, сквозь переливы теней, и всё же далеко разносится он по мощёным и водным улицам: «Хоий-й!» — а кошки и львы на разогретых солнцем мостах только слушают молча, как молчите вы, господин мой, сейчас.

Отрывок из рассказа Урсулы Ле Гуин взят из книги: Ле Гуин У. Миры Урсулы Ле Гуин: Роза ветров; Рыбак из Внутриморья: Рассказы. — М.: Полярис, 1998. — С. 86-87.