О книге

 

Карел Чапек всегда был страстным путешественником. Ещё совсем мальчишкой, получив выделенную ему долю отцовского состояния, он совершил свою первую заграничную поездку — в Берлин. Отправился он туда, чтобы прослушать в университете полугодовой курс лекций по философии. Но уже через несколько недель он оставил Берлин и приехал в Париж к брату Йозефу, начинающему художнику. Столица Франции поразила, околдовала, опьянила юного Карела. Но не прошло и года, как его начали манить порты на севере Франции и Океан. Пределом мечтаний юного романтика стало плавание из Марселя к далёким и сказочным берегам Африки.

Мечте этой, увы, не дано было сбыться. Жара, нехватка денег и болезненные укусы прожорливых марсельских клопов заставили Карела поспешно бежать на родину — в Прагу.

Лишь много позже Чапек, уже знаменитый писатель и председатель чешского Пен-клуба, получил, наконец, долгожданную возможность путешествовать в своё удовольствие.

Италия, Франция, Англия, Испания, Голландия, Норвегия, Швеция, Дания — словом, многие страны Европы были счастливы принять у себя первого всемирно известного чешского драматурга и прозаика. А уж как был счастлив он! С какой страстью и непосредственностью Карел Чапек открывал города и страны. Его радовало буквально всё новое, встреченное на пути: великолепные дворцы и бедняцкие лачуги, бескрайние моря и живописные лужи, мировые знаменитости и бродячие собаки. Он был так часто и разнообразно поражён, удивлён и растроган, что в конце концов превратился в незаурядного знатока, ценителя и коллекционера всевозможных впечатлений.

Но в отличие от настоящих собирателей и хранителей раритетов писатель легко и радостно делился своей коллекцией со всеми желающими. «Письма из Италии» (1923), «Письма из Англии» (1924), «Прогулка в Испанию» (1930), «Картинки Голландии» (1932), «Путешествие на Север» (1936) печатались на страницах чешской газеты «Лидове новины» и раскупались восторженными читателями как горячие пирожки. Не только потому, что рассказы, заметки, эссе Чапека-путешественника были занимательны, поэтичны, остроумны, но и потому, что чешский обыватель получил возможность взглянуть на современный ему мир глазами «своего» человека.

К тому же, начиная с «Писем из Англии», свои путевые наблюдения Чапек снабжал картинками. В отличие от брата, он не был профессиональным художником, но карандашом всегда владел неплохо. Однако в свои способности поверил только тогда, когда его рисунки похвалил Йозеф. Один из приятелей братьев Чапек, писатель и журналист Франтишек Кубка утверждал даже, что у Карела-художника был неповторимый почерк — «воздушный, с волнистыми линиями, словно он рисовал по воде». А другой общий знакомый Франтишек Лангер писал: «Его рисунки — это вообще некий вид каллиграфии, с помощью которой он передаёт не только внешние особенности предмета, но, если нужно, и изобразительную метафору, эпитет, истолкование, шутливое замечание». Но с чем бы ни сравнивали ценители графические опыты Чапека, полностью они сходились в одном: пером рисовальщика Карел делал то же, что пером писателя, — открывал, постигал и изображал мир.

 

О путешествии

 

 

 

Избранные страницы

18 февраля 2005

 

Собор Св.Марка (Венеция)

Сб. Св.Марка. Это не архитектура, это — оркестрион; смотришь — и начинаешь искать щёлочку, куда бы бросить монетку, чтобы машина заиграла «О, Венеция!» Щёлочки я не нашёл, вследствие чего оркестрион не играл («Письма из Италии»).

Английские деревья

Самое прекрасное в Англии — это, пожалуй, деревья. Хороши, конечно, и газоны и полицейские, но лучше всего — деревья, такие могучие, красивые, старые, ветвистые, почтенные, огромные деревья, растущие на приволье. Деревья в Хемптон-Корте, Ричмонд-парке, Виндзоре и где хотите ещё. Может быть, эти деревья оказывают большое влияние на английский консерватизм. Я думаю, что они поддерживают аристократические инстинкты, историческую преемственность, консервативность, протекционизм, гольф, палату лордов и прочие своеобразные древности. Я был бы, наверное, страстным лейбористом, если бы жил на улице Железных Балконов или Серых Стен, но, сидя под коренастым дубом в Хемптон-парке, я почувствовал в себе серьёзную склонность признавать ценность старины, высокое назначение старых деревьев, гармоническую разветвлённость традиций и какое-то почтение ко всему, что оказалось достаточно сильным, чтобы удержаться в веках(«Письма из Англии»).

Мавританский замок Алькасар

Снаружи это средневековая зубчатая стена из голых каменных плит; а внутри — мавританский замок, исписанный стихами из Корана и от пола до верхушки изукрашенный невообразимыми причудами и чарами Востока…

Ну, а если бы мне всё-таки понадобилось описать словами залы, покои и патио Алькасара, я бы взялся за это, как каменщик, — прежде всего навёз строительный материал: камень, майолику, алебастр, мрамор, драгоценное дерево и телегу красивейших слов, чтобы замешать стилистический раствор; потом, по-строительски, начал бы снизу, от фаянсовых полов, на которые поставил бы тонкие мраморные колонки, больше всего потрудившись над их основанием и капителью, но особенное внимание обратил бы на стены, облицованные чудесными майоликовыми изразцами, окутанные кружевом алебастра, покрытые нежными, переливчатыми многоцветными арабесками, прорезанные окнами, аркадами, ажурами, павильонами, ахимезами, галереями — целым набором изысканно вычерченных подков, ломаных дуг, кругов и провесов; а надо всем этим раскинул бы потолки, сводики, перекрытия из сталактитов, алебастровых кружев, сеток, звёзд, ячеек резьбы, золота и росписи и, проделав всё это, устыдился бы своей грубой, топорной работы, потому что описать это словами невозможно! («Прогулка в Испанию»).

Голландские грахты

Дело вот в чём: там, где у нас между рядами домов тянутся мостовые, в Голландии просто находится вода, так называемые грахты, а там, где такая же вода течёт от города к городу, — это уже канал…

Говорят, эти грахты, в сущности, водные дороги, и в старину голландцы развозили по ним товары во все концы города. Не думаю отрицать это; иногда действительно по ним важно, бесшумно проплывает лодка с бидонами молока или грузом цветов. Посмотрев более внимательно, я скорее сказал бы, что в старину голландцы строили свои города из домов и воды главным образом для того, чтобы, как говорится, одним махом построить два города: один обычный, а второй — отражённый в воде. Из-за размеров своей страны они не могли очень уж распространяться вширь; тогда они увеличили её размеры вдвое вертикально… А так как на своих песках голландцы не могли размахнуться ввысь, то они взяли и сделали наоборот: отразили всё в глубине. Наверху тихо, достойно живут люди; внизу ещё тише и ещё достойнее движутся их тени. Я бы не удивился, если бы в зеркале грахтов двигались отражения людей прошлых столетий — мужчин в пышных брыжах и женщин в чепцах. Ведь грахты очень стары и потому как-то не совсем реальны. Города стоят словно не на земле, а на своих собственных отражениях; эти солидные улицы словно вывернуты из бездонных глубин снов… («Картинки Голландии»).

Поднебесная вершина Дании

Дания — страна светло-зелёного цвета, каким на карте обозначают низменности; зелёные лужайки, пёстрые стада, зелёные пастбища, тёмная листва бузины с белыми кистями цветов, голубоглазые девушки с молочно-белой, нежной кожей лица, неторопливые и рассудительные люди. Равнина всюду такая, словно её вычертили по линейке. Говорят, правда тут где-то есть гора, которая называется даже Химмельбьёрг [Поднебесная вершина]. Один мой знакомый долго искал её, разъезжая в автомобиле, и наконец осведомился у местных жителей, как её найти. Ему ответили, что он уже несколько раз въезжал на Химмельбьёрг…Но это не беда, зато перед вами расстилаются необъятные просторы, а если стать на цыпочки, то, пожалуй, увидишь и море…

Похоже, что всё здесь вынуто из гигантской коробки с игрушками и красиво расставлено на гладкой равнине: вот вам, дети, играйте! («Путешествие на Север»).

Швеция — страна лесов

Говорят, что шесть десятых поверхности Швеции покрыто дремучими лесами, но мне кажется, что их ещё больше. И это такие леса, которые росли, вероятно, уже в первые пятьдесят или сто лет после сотворения мира, когда природа ещё только экспериментировала, создавая северную флору: такое здесь, я бы сказал, изобилие буйной и самобытной фантазии. И не то чтобы растительность отличалась бог весть каким разнообразием: кругом только ель и пихта, сосна, берёза да тёмная ольха, не говоря о можжевельнике. Подряд и без конца одно и то же, и всё не наглядишься, не насладишься вволю этим зелёным изобилием. Мох по лодыжку, кустики черники по колено, папоротник чуть не по пояс… Здесь ещё водятся мордастые лоси с лопатовидными рогами, и я бы очень удивился, если бы здесь не оказалось волка, Красной Шапочки, единорога и прочих чудес(«Путешествие на Север»).

В Норвежском музее

В Норвежском музее я нашёл… большой бетонный сарай, где покоится «Фрам»…

Кто бы сказал, что это прославленный корабль! Такое обычное небольшое судно, — правда, из прочного дерева, и широкие борта его укреплены балками и брёвнами. Камбуз — просто коробочка, машинное отделение — курам на смех, трапы и двери такие низкие и узкие, что лоб расшибёшь. Вот каютка, как для ребёнка, и на ней надпись: «Свердруп»; и другая, с койкой, где не смог бы вытянуться даже наш Франя Шрамек, а над дверью надпись — «Нансен». И третья каюта, ещё поменьше, — «Амундсен». В каждой из этих дощатых каморок висит на крючке меховая доха с капюшоном и сапоги из тюленьей кожи; здесь грустно и пахнет нафталином. Вот секстант, бинокль и ещё какие-то навигационные приборы — ими пользовались Нансен, Свердруп и Амундсен… Да, вот так встреча! Опять я почувствовал себя дома, на родине, в дни своего детства. Помнишь, как мы играли в Нансена и Свердрупа? Помнишь, как ты зимовал с «Фрамом»?

Это было в отцовском саду, среди роз и жасмина. Мы тогда застрелили белого медведя и в санях, на собаках, тронулись в путь по снежной равнине. «На север, на север!» Но льды и непогода заставили нас вернуться. Ух, как труден был этот обратный путь, вспомни только! Ничего не поделаешь, надо было вернуться до наступления полярной ночи. «Наконец на горизонте показался наш «Фрам» — и мы приветствовали его ликующими возгласами»! Да, наш «Фрам», ибо он принадлежит всем нам, читающим мальчишкам всего мира. Не спорьте, это наш корабль, и мы вправе почтительно и нежно потрогать на нём любой секстант, бухту каната или зубоврачебные щипцы. Но вот на этой каюте табличка: «Амундсен»; это уже другая глава, мы читали её в другое время и по-иному. Здесь мы ни к чему не потянемся детским пальцем — здесь мы по-мужски снимем шляпу. (Отчего тут так душно — или это нафталин?) Значит, на этой койке спал человек по имени Амундсен; наверно, ему приходилось поджимать ноги… Человек, который видел оба полюса. Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику. Да, всё это запечатлелось в нашей памяти куда глубже, чем воспоминания детских лет («Путешествие на Север»).

Оравский замок

Это — крепость со всеми её характерными особенностями: она похожа на воздушные замки или лунные. Подлинный, заправский романтический замок как раз и должен быть похож не на произведение крепостного зодчества, а на продукт чистой и отчасти лунатической фантазии. Я сказал бы, что военные сооружения являлись лишь предлогом: настоящим поводом возведения крепостей была мысль о том, как романтично будет возноситься там, наверху, на скале, круглая башня с галереей.

— Сеньор, — говорит средневековый зодчий заказчику. — Вон там, на самой высокой точке, я поставил бы башенку: снизу будет очень красиво; а там, на том вон выступе, другую башню; а над той пропастью можно устроить «фонарь», чтоб он висел прямо в воздухе. А часовню поставим вон на том хребте, чтобы там было побольше башенок. А внизу хорошо бы устроить подъёмный мост и ворота с башенками. И на другой стороне тоже должна быть башенка, обязательно с бойницами. Обойдётся немного дороже, но зато снизу будет производить сказочное впечатление.

— Раз надо, делайте, — говорил владелец замка. — Но, по-моему, на том, на первом дворе что-то маловато получается.

— А мы туда тоже башенку поставим, — предлагал строитель.
И всё это делалось. Вот почему старые крепости выглядят до такой степени романтически(«Картинки Словакии»).

Г.-К.Честертон

Вот мистер Г.-К.Честертон; я изобразил его с крылышками, отчасти потому, что повидать его я мог только мельком, отчасти же по той причине, что он отличается райской жизнерадостностью. К сожалению, в момент нашего знакомства он был, по-видимому, стеснён несколько официальной ситуацией; он мог только улыбаться, но его улыбка стоит трёх. Если бы я мог написать о его книгах, о его поэтическом демократизме,о его гениальном оптимизме, получилось бы самое весёлое из моих писем; но я взял себе за правило писать лишь о том, что видел своими глазами, поэтому я представляю вам объёмистого человека, напоминающего своими формами Виктора Дыка, с мушкетёрскими усиками и застенчиво-лукавыми глазками под пенсне, с растопыренными ручками, как полагается толстяку, и с развевающимся галстуком; это одновременно ребёнок, великан, кудрявый барашек и буйвол; у него крупная голова с каштановой шевелюрой, смуглое лицо с мечтательно-капризным выражением; с первого же взгляда он вызвал во мне застенчивость и пылкое влечение. И больше я его не видел («Письма из Англии»).

Г.-Д.Уэллс

А это мистер Г.-Д.Уэллс. Один рисунок изображает его в обществе, а другой — дома; у него массивная голова, могучие, широкие плечи, сильные, горячие ладони; он похож на рачительного хозяина, на трудящегося человека, на отца семейства и на кого хотите ещё. У него тонкий, глуховатый голос человека, не привыкшего много говорить… уютный дом, красивая жена, подвижная, как чечётка, двое взрослых весёлых сыновей и слегка прищуренные, чуть затенённые густыми английскими бровями глаза. Простой и умный, здоровый и сильный, очень образованный и очень обыкновенный в самом хорошем жизнелюбивом смысле этого слова. Говоря с ним, забываешь, что перед тобой большой писатель, потому что беседуешь с думающим, универсальным человеком («Письма из Англии»).

Бернард Шоу

А вот существо почти сверхъестественное — мистер Бернард Шоу; я не мог лучше нарисовать его, потому что он всё время в движении, всё время разговаривает. Огромного роста, тонкий, прямой, он похож то на Господа Бога, то на весьма злокозненного сатира, который, однако, за время тысячелетних превращений утратил всё слишком естественное. У него белые волосы, белая борода и очень розовая кожа, нечеловечески ясные глаза, большой воинственный нос; в нём есть что-то рыцарское, напоминающее Дон Кихота, что-то апостольское и что-то позволяющее относиться с иронией ко всему на свете и в том числе к самому себе; я никогда в жизни не видел существа более необыкновенного; по совести говоря, я его боялся.

Мне казалось, что это какой-то дух, лишь играющий в знаменитого Бернарда Шоу. Он вегетарианец, то ли принципиально, то ли из гурманства, не знаю; никогда не знаешь, держится человек принципов из принципа или для собственного удовольствия. У Шоу рассудительная жена, тихий клавесин и окна на Темзу; жизнь бьёт в нём ключом, он рассказывает множество интересных вещей о себе, о Стриндберге, о Родене и других знаменитостях; слушать его — наслаждение, пронизанное ужасом («Письма из Англии»).

…всё очарование Венеции — в звуках и запахах: тяжёлый запах лагуны и слитный шум людских голосов («Письма из Италии»).

Во Флоренции я не стану говорить вам об искусстве. Его здесь слишком много, так что голова идёт кругом; под конец до того обалдеваешь, что и на тротуарную тумбу, облюбованную собаками, смотришь, воображая, что это — какая-нибудь фреска(«Письма из Италии»).

Природа проявляет здесь [в Англии] необыкновенную склонность покрывать всё растительностью: косматой шерстью, руном, щетиною и прочими видами волос; так, у английских лошадей растут настоящие волосяные кусты или кисти на ногах, а английские собаки — это просто смешные комки косматой шерсти. Только английский газон и английский джентльмен ежедневно бреются («Письма из Англии»).

Испанский танец — это непостижимая и почти оркестровая слитность острого, отрывистого ритма струн, кастаньет, бубна и каблуков с неторопливой, тягучей волной танцующего тела («Прогулка в Испанию»).

…у каждого народа свой язык, но все поймут друг друга, когда имеются в виду такие важные, хорошие понятия, как славная таверна, реализм, искусство и свобода мысли(«Прогулка в Испанию»).

Иными будут и дома, и церкви, и даже телеграфные столбы в каждой стране свои, а вот распаханное поле всюду одинаково — в Пардубицах, как и в Севилье. И в этом есть что-то великое и немножко однообразное («Прогулка в Испанию»).

Ещё одно обстоятельство бросается в глаза на нидерландских улицах: собаки. Дело в том, что они без намордников; вследствие этого они сплошь да рядом смеются почти во весь голос, не дерутся между собой, никого не кусают и не ворчат друг на друга с этакой среднеевропейской раздражительностью; отсюда видно, что свобода без намордника — эта свобода существует не только для красного словца, она существует не только для собак, но и для нас, людей, — и есть благословенный дар божий, аминь («Картинки Голландии»).

Человеку всё надо видеть, ко всему прикоснуться рукой — вот как в Толедо ты похлопывал ослика или щупал ствол пальмы в саду Алькасара. До всего хотя бы дотронуться пальцем. Весь мир погладить ладонью («Прогулка в Испанию»).

Полярный день обладает мягкостью наших предвечерних часов. Если бы я мог выбирать, я сказал бы: мне, пожалуйста, дайте северный свет («Путешествие на Север»).

…на свете ещё хватит места для путешествий и больших кораблей. Да, надо всегда отплывать — море есть всюду, где есть отвага («Письма из Англии»).

 

Книги, которые помогли нам проиллюстрировать путевые заметки К.Чапека

 

 

Естественно, что главным источником авторских иллюстраций оказалась для нас книга Карела Чапека. А для того, чтобы оттенить его рисунки, придать им большую законченность и достоверность, мы воспользовались следующими изданиями:

Испания: Путеводитель: Пер. с англ. — М.: Слово/Slovo, 2001. — 672 с.: ил. — (Дорлинг Киндерсли).
Небольшую главку (с. 422-423) о королевской резиденции «Реалес Алькасарес», построенной по приказу короля Педро в XIV веке, а потом доведённой до совершенства его наследниками и потомками, можно найти в разделе «Севилья» (с. 408-429). Там же ищите и фотографии. Есть, есть на что посмотреть!

Континентальная Европа: Путеводитель: Пер. с англ. — М.: ЭКОМ-Пресс, 1997. — 457 с.: ил. — (Окно в мир).
Путеводители — очень полезная вещь для тех, кто отправляется в путешествие. Но и нам они не раз оказывали неоценимые услуги. Например, в данном конкретном случае мы нашли в этом издании и массу полезных сведений о современной Голландии (с. 144-157) и фотографию грахта.

Королевские дворцы: Пер. с англ. — М.: Астрель: АСТ, 2001. — 304 с.: ил.
Великолепная и очень красивая книга. И весьма толковая. Из неё-то мы и позаимствовали изображение деревьев-исполинов, которые растут в парке, окружающем Хэмптон-Корт. Главу (с. 120-129) о крупнейшем раннеренессансном замке Великобритании написал Майкл Лич.

Реато Д. Венеция: Пер. с англ. — М.: БММ АО, 2003. — 136 с.: ил. — (Города и страны).
Книга о Венеции — одна из самых удачных в серии «Города и страны». И главное, какие фотографии! Одна из них, на которой запечатлён фасад собора Св.Марка, — на с. 12.

Страны и народы: В 20 т.: Зарубеж. Европа: Общий обзор: Сев. Европа. — М.: Мысль, 1981. — 269 с.: ил., карты.
Уникальное издание. Больше двадцати лет прошло с момента его выхода в свет, а читательская популярность по-прежнему не ослабевает. В этом томе, одном из четырёх, посвящённых Зарубежной Европе, три главы нас особенно заинтересовали. В них даны описания природы, населения, хозяйства и культуры Швеции, Норвегии и Дании (с. 135-181; 182-220; 221-255). Здесь же мы нашли фотографии, на которых — лесистая местность Смоланда (с. 143) и деревенский пейзаж Дании (с. 241).

Уэллс Г. Фантастические произведения: Пер. с англ. — М.: Правда, 1979. — 640 с.: ил.
Самую лучшую фотографию Герберта Уэллса мы нашли в этом сборнике (в самом начале книги — на фронтисписе). Есть масса других его портретов, но мы предпочли именно этот. На нём Уэллс мил, добродушен и трогателен.

Хьюз Э. Бернард Шоу: Пер. с англ. — М.: Мол. гвардия, 1966. — 287 с.: ил. — (Жизнь замечат. людей).
Фотопортрет Бернарда Шоу, хотя бы отчасти передающий облик «рыжебородого ирландского Мефистофеля», был найден нами в книге Эмриса Хьюза. Там же мы обнаружили и рисунок Карела Чапека (без указания автора), изображающий великого драматурга (см. вклейку в начале книги).

Честертон Г.К. Писатель в газете: Худож. публицистика: Пер. с англ. — М.: Прогресс, 1984. — 384 с.: ил.
Очень интересный сборник, хорошо и со вкусом составленный. Но для нас главное его достоинство заключалось в подборке фотографий, помещённой между страницами 230-й и 231-й. Мы взяли самый знаменитый портрет Честертона, однако там имеется ещё целый ряд уникальных фотографий, на которые непременно стоит взглянуть.

Шеклтон Э. Фритьоф Нансен — исследователь: Пер. с англ. — М.: Прогресс, 1986. — 206 с.: ил.
Автор этой книги — Эдвард Шеклтон — английский географ, сын исследователя Арктики Эрнста Шеклтона. О знаменитом Фритьофе Нансене он рассказывает с большим пиететом и знанием дела. Богатый, хорошо подобранный иллюстративный материал лишь подчёркивает глубину и серьёзность повествования. На с. 77-78 приведены фотографии экспонатов Норвежского музея, где находится легендарный «Фрам».