Сергей Переляев. Мы с Владиком, родные и друзья: Главы из повести

В феврале нынешнего года в подмосковном Переделкино состоялся семинар молодых детских писателей, собравший прозаиков и поэтов из разных уголков России — от Москвы до Камчатки. Мастер-классы на семинаре вели Эдуард Успенский, Валерий Воскобойников и Григорий Остер. И хотя оценить работы всех участников за несколько дней, проведённых в писательском Доме творчества, оказалось затруднительно, фавориты семинара успели определиться. Одним из них стал москвич Сергей Переляев (род. в 1978 году) с автобиографической повестью о детстве «Мы с Владиком, родные и друзья». Сергей пишет стихи и прозу (кое-что уже опубликовано в журналах «Колобок и два жирафа», «Кукумбер», «Кольцо “А”», «Московский портфель» и др.), исполняет авторские песни. Предлагаем вашему вниманию избранные главы из его симпатичной, искренней повести и желаем Сергею ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.

1. САМОЕ-САМОЕ НАЧАЛО

Эту фотографию, где меня, семимесячного, бабушка поднимает под потолок, и на мне надет беленький комбинезончик с тремя звёздочками на груди, делал друг дедушки, Генрих Аронович. Бабушка рассказывала, что он сам в тот день предложил прийти и пофотографировать маленького меня. А несколько лет спустя, это я уже помню, Генрих Аронович пел мне песню про трёх танкистов. Мне так нравилось, что я потом выучил эту песню и тоже её пел. Я пел «Трёх танкистов», про аэродром, где «для кого-то просто лётная погода, для меня же — проводы любви», но особенно часто — «Если друг оказался вдруг…». Бабушка любит рассказывать, как я, четырёхгодовалый, приходил к ней на работу в воинскую часть, заходил в комнату, где сидели машинистки, и громко начинал петь, раскатывая букву «р», которую научился выговаривать, наверно, даже раньше, чем слово «мама»: «Если др-руг оказался вдр-руг…» И пел всю песню до конца.
Бабушке было даже за меня неудобно, так я громко и правильно всё пел. Поэтому она на втором уже куплете, поглядывая на свою сослуживицу Спирину, которая притворно улыбалась, говорила мне: «Ну, Серёженька, всё, ты уже спел!» А я бабушке отвечал: «Как же я всё спел, если тут ещё два куплета?!» И продолжал:

А после бабушкиной работы мы часто заходили в булочную, которая была прямо в нашем доме. В булочной нас уже знали: там я себя тоже, видимо, неприлично вёл, но продавщицы меня очень любили. Как только мы заходили в булочную, я сразу же со словами «пойду пр-роверю, всё ли у вас в пор-рядке!» шёл туда, где раскладывают хлеб, то есть туда, куда вообще-то покупателям заходить нельзя.
Выходил я оттуда весь увешанный сушками и баранками и рапортовал, что «всё нор-р-рмально!» Только моей бабушке Тоне было ненормально, потому что в её планы не входило покупать столько баранок и сушек. Бабушке опять становилось за меня неловко, хотя продавщицы смеялись и говорили, что готовы подарить мне эти баранки. Но, поскольку мне нужны были не баранки, а «пр-роверить, всё ли в пор-рядке», я снимал с себя все вязанки, избавляя свою бабушку Тоню от необходимости всё-таки за них платить.

<…>

Первый индийский фильм, который я посмотрел, был фильм «Самрат».
Походкой ошарашенного зомби, ничего не видя вокруг и поэтому чуть не попав под машину, с открытым ртом и горящими глазами, я передвигался по улице в сторону дома после просмотра вышеупомянутого фильма и, едва переступив порог квартиры, сказал:
— Бабушка, а ты знаешь, кто ХУЖЕ ГИТЛЕРА?
— Ну, кто ж это хуже Гитлера-то?
Какое-то время помолчав и начиная потихоньку переноситься из далёкого Бомбея домой, я многозначительно проговорил:
— Босс.
Конечно! Он намного хуже Гитлера, потому что он много лет держал в подвале капитана Чавлу, единственного, кто знал место в океане, где затонул корабль Самрат с золотом в трюме! А затонул-то он по приказу того же босса! И если бы не Рам и Радж, два друга, то сколько бы ещё он совершил злодеяний!
Я пересказываю подробно фильм «Самрат» Владику, и мы, естественно, решаем сегодня же на него идти, благо дело, идёт он в «Октябре» в обоих залах, и сеансы начинаются через каждый час. Владику фильм тоже очень нравится, только когда мы выходим из кинотеатра, он замечает, что Рам выпустил в босса всего две пули, а не двадцать шесть, как я рассказывал.
А потом я смотрю подряд: «Сокровища древнего храма», «Как три мушкетёра», «Всемогущий», «Месть и закон», «Правосудия!» и уже знаю, что тот, кто в «Самрате» играл Рама — это актёр Дхармендра, ведь он же в фильме «Месть и закон» играет Виру, а тот, который играл босса, — это Амджад Хан, он в «Мести и законе» играет такого же гада, только там его уже зовут Габбар. А потом я смотрю «Шакти», «Три брата», «Владыку судьбы», «Затянувшуюся расплату» и «По закону чести» и влюбляюсь в Амитабха Баччана, который во всех этих фильмах и, кстати, в «Мести и законе» тоже, играет главные роли, и везде его зовут Виджай. Меня теперь тоже зовут Виджай, а если кто-то в этом сомневается, пусть возьмут мои школьные тетради, там ясно написано в графе «ученика» — «ученика такой-то школы такого-то класса, Виджая Мангла Сингха». И тут в кинотеатрах начинают идти ещё два фильма, которые уже, видно, шли раньше, но теперь вот их восстановили и снова выпустили на экраны. Это «Бродяга» Раджа Капура и «Танцор диско». Для меня надпись на афише «Индия, 2 серии» — это уже несомненный знак качества, и я тут же на оба эти фильма иду. И если «Бродяга» мне просто очень нравится, то после четырёх подряд просмотров «Танцора диско» (а там в главной роли Митхун Чакроборти, это тот, кто играл в «Сокровищах древнего храма»), я уже твёрдо знаю, что хочу быть актёром и сняться в «Танцоре диско-2» с Митхуном Чакроборти, где он играл бы, например, моего отца. Но мечта мечтой, даже если ты и исписал стены своего подъезда индийскими именами, а тут совершенно реально появляется «Танцор диско-2», только называется этот фильм «Танцуй, танцуй!». В главной роли тоже Митхун Чакроборти, тот же режиссер Баббар Субхаш, тот же оператор Радху Кармакар, тот же композитор Баппи Лахири! Когда я увидел в «Рабочем пути» анонс кинотеатра «Современник» и именно эту фразу — «продолжение полюбившегося советским зрителям фильма “Танцор диско”», то не умер от радости просто каким-то чудом. И почему-то особенно приятно было, что «Танцор диско» полюбился не только мне, но и вообще всем советским зрителям!
Потом — период, когда никаких индийских фильмов в кинотеатрах нашего города нет. Тогда я узнаю по «09» телефон городского кинопроката, звоню и спрашиваю, не намечается ли выход каких-нибудь новых индийских фильмов, и мне отвечают, что скоро выйдет фильм «Люби и верь» и кладут трубку, то есть я не успеваю спросить, кто в этом фильме играет. Ну что же делать, перезваниваю и спрашиваю, кто играет. Их там очень удивляет, что меня это интересует, но всё-таки женщина с усмешкой говорит в трубку, что фильм выйдет, и я узнаю, кто играет. Но на этом я опять не успокаиваюсь и снова звоню, уже другим голосом, спрашиваю, не пойдёт ли скоро в каком-нибудь кинотеатре «Танцор диско». Мне, уже нервно, отвечают, что не пойдёт. Происходит всё это вечером, а когда утром на следующий день я опять звоню в кинопрокат выяснить ещё что-то по поводу демонстрации индийского кино на экранах нашего города, меня уже узнают и говорят:
— Мальчик, ты что, спал и во сне видел, как нам звонишь?
И больше я уже не звоню. Неудобно. Но проходит несколько дней и в «Красном партизане» начинает идти «Друг бедных», новый индийский фильм с Говиндой в главной роли, который я ещё не смотрел!

Очень скоро мне становится недостаточно только смотреть индийские фильмы. Мне хочется самому их снимать, так, чтоб я играл в них главные роли, сам был режиссёром, автором сценария и исполнителем песен.
Для этого я начинаю собирать деньги на любительскую кинокамеру, хотя плохо себе представляю, как будут проходить съёмки и, главное, кто потом будет эти фильмы смотреть.
Причём чем дальше, тем хуже я всё это себе представляю, и уже начинаю было впадать в отчаянье, но тут Владик объясняет мне прекрасный способ делать фильмы, при котором не нужна никакая камера, а нужно просто уметь рисовать. Он рисует на одном клочке бумаги человечка, на другом — такого же человечка, только с поднятыми руками, кладёт первую бумажку на вторую и резко её убирает. Получается, что человечек поднимает руки!
Есть! Я бегу в хозяйственный магазин и покупаю несколько рулончиков бумаги для заклейки окон. Это моя плёнка. Вертикальными чёрточками я размечаю кадрики и начинаю рисовать.
Вырисовывать тщательно всех человечков у меня не хватает терпения, да и умения, честно говоря, поэтому где-то ко второй серии первого фильма под названием «Месть» все герои становятся у меня одинаковыми и различаются просто по цвету одежды. Отрицательные же персонажи всегда показаны крупным планом, и на их лицах двумя жирными линиями я неизменно изображаю морщины, так что их отличить тоже совсем нетрудно.
К вечеру фильм готов. Я прорезаю в картонке две вертикальные дырочки, продеваю в них первую и единственную копию фильма «Месть», и Владик становится первым и единственным зрителем. Если плавно тянуть за конец бумажной плёнки, то на лицевой стороне картонного экрана начинают двигаться, драться и танцевать нарисованные человечки. Ну а уж озвучивать фильм приходится мне самому.
После этого киносеанса Владик тоже покупает бумагу для заклейки окон, и через несколько дней проходит премьера уже его первого фильма «Смерч».
Постепенно мы уходим с головой в производство фильмов. Владик рисует многосерийный боевик «12 ниндзя», который, как и «Смерч», рассказывает о вражде двух старинных школ кунг-фу. Он вводит одно ценное новшество: писать прямо на плёнке реплики героев, чтобы не надо было запоминать, что они в каждом кадрике говорят. Пока Владик рисует «12 ниндзя» (он, правда, делает этот фильм почти месяц), я выпускаю на экраны очень много картин: «Под чужим именем», «Радуга танца», «Во благо народа», «Тяжёлая болезнь», «Невосполнимая утрата», «Спаситель деревни», «Возвращение» и «Мелодия учителя Динанатха».
Все эти фильмы индийские, и я горжусь, что делаю их один за другим, потому что и настоящие ведь индийские фильмы делаются довольно быстро. Проблема отсутствия зрителей тоже начинает потихоньку решаться. Владикины родители и все наши бабушки и дедушки очень не прочь посмотреть наши фильмы. Но в процессе демонстрации выясняется, что особенное удовольствие мне доставляют моменты, когда рвётся плёнка, потому что тогда всё получается совсем как в настоящем кинотеатре. Сама по себе плёнка у меня рваться не хочет, и я, через каждую минуту изображая ртом предаварийное шипенье и треск, рву её специально, да ещё бурчу и чертыхаюсь, что опять завезли заезженную копию.
В результате мои фильмы смотреть перестают, но я не обижаюсь, потому что мне уже и самому надоедает их рисовать. Я лучше буду делать спектакли. Передают же по радио постановки всяких произведений. Вот я и думаю: голоса менять умею, сюжет придумать — тоже могу, запишусь на кассету, и будет лучше любого фильма!

<…>

Время — двенадцатый час ночи. Но мы с Владиком не спим. Мы сидим за столом в большой комнате, не поднимая голов от тетрадей, над нами горит небольшой светильничек со множеством пластмассовых подвесок, и лишь иногда раздаются реплики типа «а у меня тут даже про любовь будет» или «я уже начинаю вторую часть».
Это мы пишем романы. После того как Владик принёс старую коричневую общую тетрадь с маленьким рассказиком «Подготовка к зиме», я уже не хочу играть в солдатиков, а тем более лепить из пластилина. Я сначала очень удивляюсь, как это мне самому не пришло в голову, что можно купить тетрадь и писать всё, что захочешь, а потом писанина становится моим любимым занятием, если, конечно, не считать футбол. Только я, разумеется, пишу не такие пустяки как «Подготовка к зиме». Ведь в этом рассказике говорится только о том, как нужно смазывать лыжи, чтоб они хорошо скользили, да как затыкать окна, чтоб не дуло. Владик пишет, что лучше всего поролоном. Но это, во-первых, неинтересно, а во-вторых, вся «Подготовка к зиме» занимает у него полторы страницы!
Поэтому я уж пишу романы. Первый мой роман называется «Забывший фамилию». Там про то, как одному парню было скучно, и он пошёл записываться в хоккейную секцию, а по пути на него напали канадцы, избили, и он потерял память. И только в конце этот парень встречает своего дедушку, и память к нему возвращается, а так — весь роман он живёт в лесной избушке с котами и кошками.
Владик, который после «Подготовки к зиме» вроде уже ничего писать и не собирался, читает мой роман, и теперь мы пишем вместе.
Я начинаю трёхтомник «Иван — внук охотника», а Владик пишет боевик «Такими должны быть все». Пока он это пишет, я успеваю не только закончить трёхтомник, но и написать небольшой роман «Предатель». А потом мы несколько раз смотрим фильм «Человек-амфибия», и в свет выходит ещё несколько книг. У Владика — «Человек-луч», а у меня — «Человек-ветер», «Человек-магнит» и «Металлический человек».
Человек-луч может прожечь глазами любую поверхность. Человек-ветер, если покрутит в носу моторчик и чихнёт, может вызвать страшнейший ураган. Человек-магнит притягивает золото, а металлический человек просто очень сильный и добрый. И всех этих людей разные негодяи пытаются использовать в своих корыстных целях, что, естественно, им не удаётся.
Владик любит рисовать в своих книгах картинки, а я рисую неважно, но зато у меня на форзаце тетради всегда указана цена, тираж книги и краткое содержание. Краткое содержание романа «9 непобедимых», например, такое: «Роман о бандитах, пиратах и других людях».
Ещё все мои романы длиннее, чем у Владика. Мой самый короткий роман — «Тайник» — 92 страницы, если с оглавлением, а у Владика есть романы и по 50 страниц и по 40. Мне очень важно, чтобы роман был длинным и в нескольких частях, потому что тогда мне особенно приятно писать оглавление. Я даже иногда придумываю название всех глав, пишу оглавление, а только потом уже основной текст.
Через какое-то время Владик перестаёт писать, потому что «всё равно ничего не издадут». Я сначала говорю ему, что ещё как издадут, а если даже и нет, то ведь наши общие тетради не хуже любой книги, потому что и цена стоит, и тираж, но его ничем не убедишь.
«Белорусские народные сказки» я пишу уже в одиночестве.

<…>

Курить я мечтаю, сколько себя помню. Для этого я даже хочу поскорее вырасти, хотя иногда боюсь, что мне и взрослому курить не разрешат. И тогда представляю, как будто служу в армии и где-то уже на втором году службы пишу домой письмо, в котором как бы между прочим сообщаю, что начал курить. Тут-то уж никто не будет против, потому что даже дед чуть не закурил в военном училище, и прабабушка Наташа во время войны крутила себе козьи ножки с махоркой.
Но до армии ещё очень далеко, а курить хочется. Вот и приходится скручивать тетрадные листочки, сминать их, как беломорины, и этим довольствоваться. И в общем-то, если бы, затягиваясь таким тетрадным листочком, можно было выдувать настоящий дым, я бы так и курил, но в том-то и дело, что нельзя. Дыма нет, а это главное, что мне нравится в курении. И скрученные листочки перестают меня устраивать, тем более что я нахожу во дворе совершенно новую запечатанную пачку «Явы». Прячу её в одном из домов на улице Твардовского и, хоть это и не ближний свет, хожу туда почти каждый день.
Каждый раз после курения жую мятную жвачку, руки сильно мажу детским кремом, чтобы пальцы не воняли, и никто ни о чём не догадывается. Ещё бы! Ведь я курю в таких местах, куда никто никогда даже по ошибке не забредёт! Единственное, что курить одному не очень интересно, и я подумываю о том, чтобы рассказать всё Владику, который, может, стал бы курить со мной вместе. Пока я подумываю, Владик сам мне рассказывает, что курит, только чтоб я — никому ни слова. Ну, это — само собой, и мы теперь курим вдвоём.
Меня удивляет, что Владик не соблюдает вообще никакой конспирации. Жвачку не жуёт, руки кремом не мажет, зачем уходить, по его выражению, к чёрту на кулички — не понимает, в общем, при таком отношении к делу просто не могло не произойти того, что произошло.
Приходит как-то раз Владик и вешает куртку на вешалку. Не знаю, всю свою одежду он так комкает, или только эта куртка чем-то ему досадила, но она остаётся висеть подкладкой наружу, как бы приглашая весь свет заглянуть в оттопыренный внутренний карман. И только мы с Владиком заходим в комнату и начинаем о чём-то говорить, как из коридора слышится дедов голос:
— О! А Владик у нас уже курит?
И я как будто начинаю стремительно лететь в бесконечную воздушную яму. Владик с дедом о чём-то говорят в коридоре, но я не слышу о чём. Я хожу по комнате и сильно машу руками, зачем-то выдвигаю и задвигаю ящики шкафов, а потом тоже выхожу в коридор и застаю уже только развязку.
Дед кладёт пачку «Стюардессы» обратно в карман Владикиной куртки и говорит:
— Ребята, я не отбираю, но курить вам не советую.
Становится понятно, что наказывать нас никто не собирается, но я всё равно отдаю деду пачку и даю слово, что больше курить не буду.
На самом же деле курю, как и раньше, только опять один, потому что Владик после этого случая действительно больше не курит, хоть слова и не давал.

Фрагменты повести Сергея Переляева «Мы с Владиком, родные и друзья» предоставлены «BiblioГиду» автором и публикуются с его согласия.