Ая эН. Рассказы и сказки

 От редактора

Ая эН — сплошная загадка. Мы не можем сказать, как на самом деле зовут писательницу, поэтому для всех она пусть так и останется Аей эН. Кто читал двухтомник «Классики», наверняка обратил внимание на творчество Аи. Даже среди таких россыпей молодых талантов ей удалось не затеряться, а это чего-нибудь да стоит! Написано Аей много — хватило бы на несколько больших книг. А вот опубликовано гораздо меньше: кроме вещей, напечатанных в журналах и антологиях, существует только книжка «Есть ли жизнь на Кошмарсе?» (может быть, видели?). Для сайта Ая предложила рассказы и сказки из уже готовых (ау, издатели!) сборников «Труба или кактусы», «Ловушка для дураков», «Дырка от бублика», «Немного оптики», «Чашка Иришка» и других. Но разместить здесь мы решились не все. Если хотите знать, до некоторых произведений Аи эН человечество ещё не доросло.

Жила-была на свете одна маленькая девочка. Машенька. Или Настенька. Хорошая была девочка, только зубы чистить не любила. Совершенно их не чистила. Мама ей говорит: «Оленька, почисть зубки!» А Леночка отвечает: «Ага!» — и не чистит. Так вот у неё все зубы постепенно и выпали. Один только остался торчать.
И ещё эта девочка причёсываться не любила. Никогда не расчёсывалась. Мама ей говорит: «Светочка, расчеши волосы!» А Ирочка отвечает: «Угу!» — и не расчёсывает. Волосы у неё тоже выпадать стали. А те, которые не выпали, спутались, слиплись и стали висеть в разные стороны противными паклями.
А ещё эта девочка совершенно не любила умываться. От воды, как от огня, шарахалась. Мама ей говорит: «Наташенька, вымой личико!» А Дашенька отвечает: «Да ну тебя!» — и ходит немытая. Грязь на лице у Любаши высыхала корочками и трескалась, а про шею даже говорить не хочется!
Сморкаться эта девочка тоже считала совершенно бесполезным занятием. Мама к ней уже даже и не приставала. А вот бабушка иногда просила: «Высморкай носик, Илоночка, будь добра!» Но Верочка носик не сморкала и бабушке не отвечала. И носик её всё наполнялся и наполнялся соплями и козами, всё рос и рос и, в конце концов, превратился не в нос, а в здоровенный шнобель.
Кроме того, Аграфеночка постоянно сутулилась. Сидит, бывало, за столом, рисует или уроки делает, и всё кривится, гнётся… Сама не заметила, как у неё горб на спине появился.
Характер у Юленьки тоже никуда не годился. Чуть что не по ней, она злилась и ногой топала. Да не просто так топала, а как следует. Что называется, со всей дури. Бедная нога от такого обращения однажды не выдержала и отвалилась. Пришлось её срочно костяной заменять.
Любые другие нормальные дети, как мы с вами, при таких обстоятельствах уже давно бы задумались над своим поведением, а Пенелопочка всё не унималась, кричала, капризничала, себя лучше всех считала. Чуть что не по ней — она в позу: «Да Я, да Я…» Её и слушать-то уже никто не мог, одни гуси глупые и слушали. Она: «Я! Я!» А гуси: «Га! Га!» Она: «Я!» А гуси: «Га!» Так её и прозвали — девочка Я-га. А как её по-настоящему звали, все постепенно забыли.
И стала эта девочка кривая, хромая, горбатая, носатая, беззубая, косматая, злющая и грязнющая. Стыдно в таком виде по городу ходить! Пришлось ей в лес перебираться. В избушку на курьих ножках. Так там и живёт по сей день. На обычные женские имена не откликается, на Ягу только. Она и на девочку-то уже давно не похожа, так, на бабку какую-то.
…Вот некоторые не верят, что разные бабы Яги в природе существуют. А мы с вами теперь даже объяснить можем, откуда они появляются!

Одна девочка пошла ночью гулять на кладбище и там заблудилась. И не надо думать, что это была какая-то ненормальная девочка — совершенно обычная, из пятого класса. Вот, значит, заблудилась она, а тут из одной могилы — чпок! — мертвец вылезает. Сам зелёный и светится. А девочка ни капельки не испугалась — раз к нему мышкой, правой кнопкой, и пробелом его, пробелом из бластера… Мертвец тут же упал замертво и исчез. Смотрит девочка — а из соседней могилы ещё два мертвеца лезут, синий и серенький. Она давай скорей к ним, а тут входит в комнату мама и строго так говорит:
— Лялька, кончай играть, выключай компьютер, спать пора!
А Ляля отвечает:
— Ну, мамочка, ещё пять минут! Я не могу так просто из игры выйти, мне сохраниться надо. А сохраниться я не могу, потому что заблудилась. Сейчас ещё парочку трупиков убью, и всё выключу!
Мама подошла поближе и посмотрела в экран. Картина, которую она увидела, ей совершенно не понравилась.
— Ох, доиграешься! — покачала головой мама. — Начнут к тебе эти трупики по ночам являться…
— Не начнут! — возразила Лялька, уничтожила ещё двух, быстренько сохранилась, выключила компьютер и легла спать.
А в выключенном компьютере серенький мертвец сказал синему:
— Чего мы с тобой всё на одном месте торчим? Давай начнём Ляльке по ночам являться!
— Давай! — тут же согласился синий.
— И я с вами! — влез в разговор зелёный.
Серый мертвец недовольно покрутил носом и поджал губы. Не любил серый зелёного. Во-первых, тот был плохо прорисован, во-вторых, слишком уж светился, а в-третьих, он вообще был из другой могилы!
— Да шут с ним, пусть идёт! — сказал синий. — Ты лучше объясни, как мы из программы выберемся.
— Элементарно! — усмехнулся серый.
Он поманил полуразложившимся, противным пальцем своих товарищей и что-то зашептал им в ушные отверстия. Те радостно закивали.
Утром Лялька проснулась хмурая и почти не дотронулась до завтрака. Долго молчала. А потом решилась.
— Знаешь, мам, — призналась она, — а мне ночью трупики явились. Три штуки.
— Ну вот, я тебя предупреждала! — сказала мама. — Сегодня же сотру эту игрушку!
— Стирай! — покорно согласилась Лялька.
Когда Ляля ушла в школу, мама включила компьютер и стёрла игру. Скинула её в корзину, а корзину очистила. А Лялька вечером играла с Барби.
Но на следующее утро Лялька проснулась ещё более хмурая, чем накануне.
— Тебе опять трупики снились? — спросила мама.
— Один только, — сказала Лялька. — Зелёный. Ты программу без него стёрла. Он сначала плакал и вспоминал погибших товарищей. Мне его даже жалко стало. А потом он заявил, что найдёт того, кто это сделал, и сам его таким же трупиком сделает. Мне теперь за тебя очень страшно!
И Лялька заплакала. Но мама нисколечко не испугалась, а громко сказала:
— Ляля, перестань плакать. Никаких компьютерных трупиков на самом деле в природе не существует. Так что никому они не могут ничего сделать. И потом, я лично никакую игру не стирала. К нам пришёл программист, который придумал эту дурацкую игру, и сам её стёр. А потом ушёл домой.
«Ага!» — тихонько, сквозь зубы процедил зелёный мертвец, который отлично слышал их разговор. — «Ясненько!»
…В тот же день с известным программистом Карапетом Сидоровым случилась большая беда: он стал трупиком. Настоящим компьютерным трупиком, зелёным и светящимся. На всю ночь. Это было ужасно. Ему было темно, холодно, мокро и противно. Когда он вылезал из могилы, в него стреляли из бластера, а когда залезал обратно, к нему за шиворот лезли наглые, склизкие червяки и вонючие, мохнатые сороконожки. Утром Карапет проснулся весь в липком поту и долго боялся посмотреть на себя в зеркало: а вдруг он всё ещё трупик? К счастью, всё обошлось.
Теперь программист Сидоров пишет программы исключительно про цветочки с бабочками. Ну, разве ещё про гонки, да и то очень редко.

Жил-был один мужик. У этого мужика был сад, а в саду росла золотая яблонька. На этой яблоньке росли золотые яблоки со средней скоростью созревания по одной штуке в сутки. А ещё у этого мужика был сын, которого звали Исаак, и который по жизни был физиком, хотя окружающие почему-то называли его ботаником.
В одну прекрасную ночь началось: яблоки стали пропадать. Позвал отец Исаака и говорит ему: так, мол, и так. Яблоки воруют. Кто, что — покрыто тайной. Тайну эту надо открыть.
Исаак дерябнул кофейку для храбрости и отправился в сад. Сидел-сидел — никого, ничего. Скучно стало Исааку просто так сидеть. Стал он смотреть на яблоко и думать: отчего это оно всё висит себе на ветке да висит — и не падает? К утру до чего-то там додумался. Наутро папа-Ньютон (это у них фамилия такая была) спрашивает:
— Ну что, открыл?
— Открыл.
— Что открыл?
— Закон.
— Какой ещё закон?
— А такой: наше яблоко сохраняет состояние покоя до тех пор, пока воздействие со стороны какого-нибудь вора не выведет его из этого состояния.
— Умничка! — похвалил сына мужик. — Мы назовём это твоё открытие первым законом Ньютона.
Они записали первый закон Ньютона в тетрадочку, и Исаак пошёл спать.
На следующую ночь Исаак опять отправился в сад воров ловить. Сидел-сидел — по-прежнему никого, ничего. Стало Исааку ещё скучнее вчерашнего. Взял он здоровенную палку и стал этой палкой потихонечку яблоко пинать. Пинает он и думает: отчего это, когда тихо пинаешь, оно всё висит себе на ветке и не падает, а как с силой ткнёшь, так вниз летит? К утру до чего-то там додумался. Наутро папа-Ньютон (это у них фамилия такая была — ну, вы помните) спрашивает:
— Ну что, поймал?
— Поймать не поймал, но ещё один закон открыл.
— Какой ещё закон?
— А такой: скорость изменения импульса нашего яблока равна действующей на него силе. Вот.
— Ну, допустим, — без особых эмоций сказал отец. — Допустим. Назовём это твоё открытие вторым законом Ньютона.
Ньютон-младший записал закон в тетрадочку и завалился спать. На третью ночь Исаак вновь отправился в сад с твёрдым намерением ничего больше не открывать, а дать достойный отпор обнаглевшим воришкам. «Пусть только сунутся! — думал Исаак, бодро маршируя взад-вперёд под старой яблонькой. — Я им покажу! С какой силой враг меня стукнет, с такой силой я ему и отвечу. Он меня — оттуда сюда, а я его — по загривку! — отсюда туда! Он оттуда, я отсюда! Он — меня, я — его. На любое вражеское действие — такое же по величине и противоположное по направлению моё противодействие…»
К утру третий закон Ньютона был готов. Исаак проспал весь день до самого вечера, а его отец с горя выкопал золотую яблоньку и отнёс её в подарок царю, у которого было три сына. Ну, а что там дальше было, вы и так знаете.

На рынке в корзинке валялся и никак почему-то не продавался забавный щенок с рыжим бочком. Вроде всё было при нём: и хвост крючком, и уши торчком, а только никто за него полную цену не давал. Щенок с рыжим бочком лежал ничком, уронив голову на лапы, и робко смотрел на проходившие мимо него сплошной стеной джинсы и колготки с юбками.
Вдруг перед корзинкой остановился толстый живот в кожаной куртке.
— Возьмите щенка! — попросила хозяйка. — Щенок Уголок. Прелесть что за пёс.
Толстый живот приподнял Уголка за шкирку. Шкурка у щенка натянулась, лапки свесились, выражение мордочки стало совсем жалким. От куртки потянуло странным запахом. Так пахли… Так пахли такие большие, страшные, на колёсах, которые ездили по улицам… МАШИНЫ! Щенок испуганно чихнул.
— Хвост длинноват. Рост маловат. Характер трусоват. Не возьму! — сказал живот, посадил Уголка обратно в корзинку и пошёл дальше.
Через некоторое время перед корзинкой остановилась палевая накидка с перламутровым шарфиком.
— Возьмите щенка! — попросила хозяйка. — Щенок Уголок. Хвост самого ходового размера. Рост обещает быть. Характер — чистое золото.
Палевая накидка аккуратно сняла тонкую перчатку и пощекотала Уголка за ушком. От накидки шёл другой запах. Так пахли… Так пахли такие нежные, красивые, которые растут из земли на тонких зелёных стебельках… ЦВЕТЫ! Щенок опять чихнул и от смущения забился под подстилку.
— И шерсти много. И сам недотрога. Я ещё подумаю! — сказала накидка, натянула перчаточку и пошла дальше.
Ещё через некоторое время перед корзинкой остановилась жёлтая курточка с разрисованным ранцем. Жёлтая курточка стряхнула ранец на землю и уставилась на щенка карими глазами. Щенок повёл носом. От курточки пахло… Ой, чем-то вкусным таким пахло, сладким… ВАНИЛЬНЫМ МОРОЖЕНЫМ! Щенок облизнулся и жалобно заскулил, нагнув голову.
— Возьмите щенка! — попросила хозяйка. — Щенок Уголок. Шерсть…
— У меня денег мало! — вздохнула курточка. — Не смогу я за него полную цену дать.
Хозяйка промолчала. Курточка подняла свой ранец и тоже ушла.
«Неполноценный я какой-то!» — с тоской думал щенок, провожая мохнатым взглядом очередного несостоявшегося покупателя. — «И ростом не вышел, и хвостом не состоялся, и ушами лопухнулся, — словом, всё в комплексе. У меня, видимо, этот… комплекс неполноценности!» И как только хозяйка на мгновение отвернулась, щенок Уголок выпрыгнул из корзинки и отправился, куда глаза глядят, искать свою полноценность.
Шёл Уголок по рынку, шёл, по сторонам глядел, с запахами новыми знакомился. Вдруг чувствует: пахнет подвалом, рыбой, дракой и блошками. Только принюхался, глядь — навстречу ему кот. Конкретный такой кошар: рост приличный, лапы длинные, шерсть клочьями. Сама полноценность. Набрался Уголок храбрости:
— Привет, кот! Не можешь ли ты одолжить мне немного своей полноценности? А то у меня с ней проблемы. Я тебе верну, с процентами. Вот только подрасту немного…
— Увы-у! — важно мяукнул кот. — Полноценностью похвастаться не могу. А вот чего я тебе могу одолжить, так это немного чувства собственного достоинства. Его у меня с избытком.
И действительно. Начало этого достоинства у кота было написано на морде, а окончание победно развевалось над бодро торчащим в небо хвостом. Отмотал себе щенок Уголок немного кошачьего достоинства, поблагодарил кота и пошёл навстречу новым запахам.
Шёл Уголок, шёл, чувствует: пахнет чердаком, зерном, помётом и перьями. Присмотрелся, а это к нему с карниза голубь летит. Да так свободно и красиво — просто загляденье. Щенок неуклюже поклонился и сказал:
— Здравствуй, голубь! Не можешь ли ты одолжить мне немного своей полноценности?
— Полн-олн-оценности? — удивлённо проворковал тот. — У меня нет полноценности!
— Но ты так легко и уверенно летаешь, куда захочешь!
— Это не от полноценности! — объяснил голубь. — Это совсем от другого чувства. Это от чувства внутренней независимости! Бери, если хочешь.
Голубь завис над щенком и затрепетал крыльями, щедро стряхивая с их кончиков на наивного четвероногого друга свою независимость. Щенок поблагодарил голубя и побежал дальше навстречу новым запахам.
Бежал щенок, бежал, вдруг чувствует: пахнет лесом, прелой листвой, землёй и палыми яблоками. Это, оказывается, ёжик. Но у ёжика тоже не оказалось никакой полноценности. То есть, может, она у него и была, но только он, как и кот с голубем, не имел о ней никакого понятия. Зато у ёжика оказалось полным-полно чувства личной неприкосновенности. Просто все иголки были им пропитаны! Поделился ёж со щенком, и тот побежал дальше.

Долго-долго бродил щенок Уголок по рынку, узнал много нового и интересного, а потом всё-таки вернулся к своей корзинке. Теперь у него было чувство кошачьего достоинства, чувство голубиной независимости и чувство ежиной неприкосновенности. Или ежовой. Или, может, ежачьей. Щенок был ещё маленький, поэтому не знал, как сказать правильно. Да он и говорить, собственно, не умел.
У щенка Уголка появилось много-много разных чувств. И чувства-то эти были вроде настоящие, но всё-таки какие-то не свои, не родные, НЕ ГЛАВНЫЕ. Уголок залез в корзинку, а хозяйка так обрадовалась, что он нашёлся, что тут же подхватила его на руки и расплакалась. «Может, не такой уж я и неполноценный?» — подумал щенок, слизывая тёплым языком холодные хозяйские слёзки.
Тут по второму кругу мимо них прошёл толстый живот в кожанке. Он скользнул взглядом по щенку и вдруг остановился. Что-то в щенке переменилось. Вроде бы всё осталось прежнее: и хвост крючком, и уши торчком… Живот почесал затылок. Вернулся на пару шагов назад. И сразу полез за кошельком.
«Бензин, пиво, сардельки, кетчуп, «Аквафреш», вчерашние носки, — повёл носом щенок, изучая кожанку. — Не мешайся под ногами, ты уже ел, носом в лужу и сиди потом всю ночь на балконе. К этому не пойду!» И щенок Уголок демонстративно отвернулся.
— Сколько? — спросил живот, раскрывая кошелек.
— Нисколько! — вдруг ответила животу невесть откуда взявшаяся палевая накидка. — Я подходила раньше вас! Хозяйка может подтвердить!
«Молочный йогурт, «Шанель № 5», полироль для мебели, бельевая отдушка, — определил щенок, обнюхивая накидку. — Осторожно, мои колготки, не прыгай на диван, пусенька, я купила тебе новый ошейник против блох с клубничным ароматом. Не-ет, только не это!»
Продавщица молчала, судорожно пытаясь сообразить, с кого она может содрать больше. Хозяйка Уголка была неплохая женщина, да вот только у неё уже была собака, а собачьи щенки оказались ни к чему. Оба покупателя выглядели прилично, и она уговорила себя не волноваться за судьбу Уголка. Ей оставалось только решить, кому именно и за сколько. Ни одно из её решений Уголка не устраивало. Вокруг собирались люди. Жёлтой курточки среди них не было. Но откуда-то издалека, слева, вдруг донёсся до Уголка слабый-слабый запах ванильного мороженого. Уголок напрягся.
— Хорошо, — сказала хозяйка. — Надо решать.
«Ничего хорошего! — подумал щенок. — Надо делать лапы!» Он поднялся, перепрыгнул через борт корзинки и пулей кинулся на запах молока и ванили.

Запах вывел Уголка на людную улицу, подвёл к троллейбусной остановке и предательски оборвался, потому что ветер теперь дул в противоположную сторону. Уголок повёл носом, но нос ничем больше не мог ему помочь. Уголок прислушался. Уши помогли ему ещё меньше, чем нос. «Придётся носить ошейник от блох или спать на балконе!» — с тоской подумал он и отчего-то, совершенно помимо своей воли, протяжно завыл вслед уходящему троллейбусу. Вдруг он увидел или ему показалось… В заднем окне троллейбуса ярким пятном мелькнуло что-то жёлтое. И, напрочь забыв про имеющееся у него чувство собственного достоинства, ни в грош не ставя свою независимость и будучи совершенно не уверен в собственной неприкосновенности, с лаем и отчаянным визгом щенок Уголок бросился за троллейбусом. Троллейбус набирал скорость, лапы у щенка скользили по мокрому асфальту, а жёлтая кареглазая курточка — это была она! — никак не оборачивалась.
— Остановите троллейбус! — закричала вдруг девочка в жёлтой курточке. — Остановите! Срочно! Мне надо!
Она не видела бегущего за машиной щенка, просто иногда так бывает, что…
Конечно, водитель не стал тормозить посреди улицы. Он медленно подъехал к следующей остановке, остановился и неторопливо открыл двери. Девочка вылетела из троллейбуса и стремглав бросилась через дорогу, чтобы ехать обратно. На середине она остановилась, пропуская поток машин, несущихся в сторону рынка. Уголок увидел её издали…

«Школа, бассейн, ванильное моро-оженое!» — блаженно думал Уголок, уткнув голову в тёплое жёлтое облако, которое несло его домой, крепко прижав к себе. — «Беготня за мячиком, кормёжка исподтишка котлетками со своей тарелки и бесплатная поездка в класс в разрисованном ранце… То, что надо!»
От комплекса неполноценности не осталось и следа. Собственное достоинство куда-то исчезло. Неприкосновенность стала совершенно ненужной. А на независимость, даже самую что ни на есть независимую на свете, щенок Уголок сейчас ни за что бы не променял то чувство, которое росло и крепло в нём с каждой минутой. Это чувство было чувство щенячьего восторга, которое очень скоро обещало перерасти в чувство собачьей преданности. На этот раз это было его, его собственное чувство. И, раз оно было, то всё остальное уже не имело ровным счётом никакого значения.

Один мальчик купил бублик. А вместе с бубликом ему совершенно бесплатно дали сдачу и дырку от бублика. Мальчик бублик съел, а сдачу и дырку положил в карман. Сдача провалилась в дырку и упала на землю. А дырка осталась в кармане и даже немного подросла. Залез через некоторое время мальчик в карман за деньгами, а там вместо денег — одна дырка средних размеров. Достал он её, покрутил, покрутил и выбросил в мусорный ящик.
Дырка в ящике прижилась и подросла, пока через неё разный мусор наружу вываливался. Пришёл утром дворник, перевернул ящик, увидел дырку и выбросил её вместе с мусором в мусорную машину. Отвезла машина дырку на свалку. Дырку в дороге растрясло, и она ещё увеличилась в размерах.
На свалке дырка оказалась единственной дыркой, и её совсем раздуло от гордости. Стала она большой и важной. Стал через эту дырку мусор куда-то исчезать. Вроде и хорошо, а вроде и не очень. Решили на всякий случай дыру эту сжечь. Начали было сжигать, а дырка не сгорела, а взяла и в трубу вылетела. Оказывается, дырки гореть не умеют, они только в размерах увеличиваются, если за ними не уследить вовремя.
Вылетела дыра в трубу и взмыла в небо. Далеко она улететь не смогла, застряла в озоновом слое. Живёт, растёт и вредничает. Теперь учёные всего мира только и думают, как бы её оттуда извлечь и обезвредить.
Так что если вам какой-нибудь умник посоветует не обращать внимания на всякие там дырки от бубликов и прочую ерунду, вы лучше на этого умника внимания не обращайте. В природе ерунды не бывает. Это точно.

Один мальчик по имени, например, Вася, решил вылепить сам себя. Он взял кусок пластилина и стал лепить: руки, ноги, туловище, голова…
Получился человечек.
— Привет! — сказал человечек Васе. — Я — это ты!
Посмотрел мальчик на человечка: уродец да и только.
— Не-а, — сказал Вася, — я не такой. Я лучше. А если я и такой, то не хочу таким быть. У меня и руки ровнее, и взгляд мудрее, и улыбка добрее…
И он стал лепить заново. Он слепил ещё одного человечка, потом ещё одного, потом ещё и ещё. В конце концов, он вылепил то, что надо. Получился человечек.
— Привет! — сказал Вася человечку. — Ты — это я!
Посмотрел человечек на Васю: уродец да и только. «Нет, — подумал человечек, — я не такой. Я лучше». Но человечек ничего не сказал, наверное потому, что действительно был лучше.
Мальчик тоже ничего не сказал, наверное потому, что сам стал лучше.
И я тоже больше ничего не скажу, наверное потому, что когда всё, что нужно, сделано, то и говорить больше не о чем.

Сидела малюсенькая-премалюсенькая букашенция на белоснежном поле около белоснежного океана и размышляла о разных разностях. «Интересно…» — подумала букашенция.
Вдруг за её спиной появилось большущее-пребольшущее существо со множеством лап и длинными усами. По жуткости существо напоминало ужасного древесного муравья. Муравей полз по белой полянке к белоснежному озеру и размышлял о всякой всячине. «Интересно, а какого же…» — подумала букашенция, вздрогнув от неожиданности.
Тут позади муравья возникло огромное четырёхлапое страшилище с горящими зелёными глазищами и мощным хвостищем невообразимых размеров. Это кошмарное создание очень походило на свирепого домашнего котёночка. Котёнок подошёл к белому блюдечку и слизнул капельку молока, которая на нём оставалась. Он сладко потянулся и принялся раздумывать обо всём помаленьку. «Интересно, а какого же тогда размера…» — вздохнула бедная букашенция.
Неожиданно за спиной котёнка выросло чудовище в шортиках и о двух ногах. Чудовище было четырёхлетнего возраста и такого роста, такого роста, ТА-А-АКОГО РОСТА…
Чудовище было такого жуткого, ужасного, кошмарного, невообразимо огромного роста, что несчастная букашенция, сидящая на белоснежном поле около внезапно исчезнувшего океана, подумала: «Интересно, а какого же тогда размера бывают самые обыкновенные слоны?»

Когда я была маленькая, у нас дома была машина времени. Мы с бабушкой прятали её в альбоме, в одной старинной фотографии…
Шёл 1913-й. Мы с бабушкой сидели на веранде. Бабушке было пять, а меня ещё не было. Она была в кремовом платье под толстым кожаным поясом, в чёрных сапожках на шнуровке и в каких-то дурацких чулках на завязках, несмотря на жару. И ещё ей очень хотелось съесть персик, который лежал в вазе. Но есть его было нельзя, чтобы не испачкать кружева на платье. А пачкаться было нельзя, потому что вся семья торжественно ждала фотографа. И моя бабушка чинно сидела в кресле-качалке и болтала сапожками. А фотографа всё не было.
— Я чипсов хочу! — сказала я. — Я не хочу здесь больше сидеть. С тобой даже на дерево не залезешь! Я сбегаю за чипсами, а?
Бабушка задумалась.
— Ну, хорошо. Только недолго, ладно?
— Да что ты, ба! Я мигом. Туда и обратно. Это же рядышком!
Я забежала за угол. Шёл 1995-й. Мне было тридцать, а бабушки уже давно не было. Была Москва, было холодно. Люди, закутанные в шубы, невольно косились на мой легкомысленный наряд из футболки и шортиков. Пришлось срочно бежать домой одеваться. Дома болел сын. Я вызвала врача и осталась его ждать.
А там, в 1913-м, всё шло своим чередом. Наконец, приехал важный фотограф. Выпил водки и принялся устанавливать большую чёрную камеру. В тринадцатом году снимки принято было делать в ателье, поэтому, выполняя причуду заказчика — сняться в домашней обстановке, мастер немного нервничал. А тут ещё вертелась под ногами одна из хозяйских девочек…
— Это что? — спросила девочка.
— Оптыка! — подняв кверху волосатый палец, сверкнул глазами фотограф. — Трогат нэлзя, а то птыца нэ вылетит!
— Я только посмотрю! — попросила девочка.
— Нэлзя! — отрезал фотограф и нырнул под покрывало.
Бабушка-девочка показала покрывалу язык и насмерть обиделась.
— Баб! Покажи мне ту фотографию! — попросила я, когда мы опять встретились. Шёл 1970-й. Пять было мне, а она была ещё жива. Бабушка достала альбом. Альбомов у нас была целая куча, но она всегда безошибочно выбирала нужный и открывала его сразу на той самой странице. С фотографией, в которой была спрятана наша машина времени.
— Расскажи…
— Что?
— Как там было. Ты же тогда без меня снималась.
Бабушка надела старые очки и стала разглядывать фотографию.
— Ну, как было… Хорошо было. Не то что сейчас…

Мы живём в тяжёлые времена. Это мне достоверно известно от моей бабушки. Жить в наше время практически невозможно: крутишься, вертишься, базар дорогой, кости ломит, что будет дальше, никому неизвестно. Другое дело, раньше. Вот где была благодать! Вот где была жизнь как жизнь!
Думаете, моя бабушка ошибается? Ничего подобного! Она совершенно права, моя бабушка! Просто в очках, сквозь которые смотрят на прошлое, стёкла со временем становятся розовыми. А настоящее разглядывают в микроскоп. А в микроскопе любая песчинка — камень преткновения.

Книга была такая старая, что её содержимому можно было доверять. Во всяком случае, моя бабушка говорила, что в те времена, когда она была написана, книги от нечего делать не сочиняли. В другой день я, скорее всего, такую муть и не открыла бы, но на этот раз слишком уж болел зуб, а книжка, зараза, называлась «Как без забот оградить себя от дурного глаза и заговорить болезнь телесную да душевную». Я клюнула на «без забот».
Четвёртого февраля 1977 года, часа примерно в два ночи действие первой таблетки анальгина благополучно окончилось, а расталкивание мамы ради второй означало неизбежность утреннего похода к врачу, которого я боялась гораздо больше самой зубной боли. Единственным безопасным (в смысле пробудки родителей) местом в нашей квартире была кухня. Когда мне было одиннадцать лет, а ровно столько мне на тот момент и было, мы жили в старом, странном доме, и кухня располагалась отдельно по коридору. Кроме того, именно там находилась почтенного возраста изразцовая печь, которая, с моей точки зрения, являлась крайне необходимым предметом для намеченного мероприятия. Я разожгла огонь (делать мне это самостоятельно вот уже год как разрешалось) и уселась за стол с книжкой в руках.
На семьдесят первой странице было написано: «Ежели у вас болезнь зубная, надобно в дупло больного зуба положить…» Дупло у меня было здоровое. То есть, в смысле, огромное. Но из целого списка веществ, которые можно было в него положить, у меня, как назло, ничего не было, даже мышиных катышков. Поэтому я со вздохом потёрла щёку и перешла непосредственно к заговору.
Запомните все! Заговорить зуб совсем несложно. Не останавливаясь ни на секунду, всего-то и нужно произнести коротенькое заклинание (специально для тех, кто будет пробовать, я приведу его полностью), в конце которого совершенно необходимо — иначе автор книги за успех не ручается — перечислить названия животных. Любых. Общим числом «дюжина по дюжине, дюжина по дюжине, дюжина по дюжине, да ещё дюжина». Короче говоря, всего 444. Причём можно было повторяться, чтобы не делать паузы, но повторенных животных не считать. «Ерунда! — подумала я. — За полчаса справлюсь!» Я набрала побольше воздуха, настроилась на потустороннюю волну и зашептала: «Марфа, Мария и Пелагея, три сестры Лазаревы. Подите ко своему брату Лазарю и спросите у своего брата Лазаря: не болят ли у него зубы? Не ломят ли у него кости? Нет, сестрицы, не болят у меня зубы, не ломят у меня кости. Заговариваю я рабу Алёнушку, чтоб не болели у неё кости, не ломили зубы (тут, по трезвому размышлению, явно присутствовала опечатка, но я передаю в точности, как там было написано) по сей час, по сей день, по всю жизнь. Чуда водяной, возьми зуб ломовой у рабы Алёнушки. Не болят зубы у рабы Алёнушки. Болят у злых: у кошки, у собаки, у… (тут как раз и требовалось монотонным речитативом перечислить дюжины по дюжине всяких животных) по вся дни, по все часы, по всю их жизнь, злым мучением и сокрушением».
О, чуда водяной, если бы я только могла предвидеть, как это сложно: перечислить, не записывая и не повторяясь, ровно 444 живые твари и при этом не сбиться со счёта! Если бы у меня был под рукой листок бумаги и какой-нибудь карандаш! Если я хотя бы сообразила считать не по дюжине, а десятками, чтобы можно было загибать пальцы! Кроме всего прочего, мне заранее было искренне жаль всех кошек и крокодилов, у которых потом по моей милости должны были бы болеть зубы «злым мучением и сокрушением». Я старалась представлять их злыми и противными для собственного оправдания. Это отвлекало и вносило дополнительные помехи в осуществление и без того сомнительной затеи.
Начала я довольно бодро. В первую дюжину вошли распространённые домашние животные: кошка, собака, попугай, хомяки, свинки, канарейки, тараканы, мыши, крысы, мухи, муравьи и паучок Лёша, который жил за печью. Некоторые сомнения овладели мной по поводу наличия зубов у пауков и канареек, но я тут же подумала, что если у них нет зубов, то это даже лучше — значит, не будут мучаться. Вторая дюжина представляла, в основном, сельскохозяйственных животных: зубы, по моим расчётам, должны были болеть у коровы, быка, курицы, петуха, свиньи, козла, утки, индюка, барана, варана и таракана. На таракане я заметила, что начинаю повторяться. Скинув со счёта таракана, я ещё раз назвала кошку, заменила таракана на тукана и одними губами произнесла: «Две дюжины».
Вообще говоря, в качестве «дежурных» я выбрала кошку и собаку. Их я называла всякий раз, пока лихорадочно вспоминала следующее животное. (Останавливаться-то было нельзя!) Кроме того, чтобы не сбиться, я вывалила на пол два коробка спичек и выкладывала их рядами по двенадцать штук. А когда спички кончились, перешла не другой подручный материал. Сначала в ход пошли щепочки для растопки, потом вилки, ложки, ножи, кухонная утварь, восемь салфеток, изюм из банки (жаль, что его было не так много). В конце концов, мелкие предметы закончились. Тогда я переключилась на свою пижаму. Дело в том, что хотя она и была вполне новая, шов на левой брючине слегка разошёлся. Позаимствовав нержавеющий нож № 119 (гризли или анаконда), я быстро превратила часть пижамы в источник совершенно замечательных, легко выдёргивающихся ниточек. «Проблема 444» наполовину была решена! С находчивостью у меня было всё в порядке. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о моих познаниях в области зоологии. Все «не-растения» делились у меня следующим образом: домашние, сельские, дикие, опасные, меховые, африканские, сумчатые и ядовитые. Отдельно шли птицы, рыбы, змеи, насекомые и обезьяны. К обезьянам я с чистой совестью отнесла питекантропа, австралопитека и снежного человека, после чего вспомнила о существовании динозавров, с помощью которых и птеродактиля с грехом пополам удалось завершить вторую дюжину по дюжине.
В целом всё это выглядело примерно так: «У кошки, у собаки, у кошки, у бегемо… О! У бабочки-капустницы (дёрг! — и левая штанина укорачивалась ещё на одну ниточку). У кошки, у собаки, у опоссума, нет, опоссум, кажется, там, в третьем ряду, с макаронинами и перечницей… У кошки, у лошади Пржевальского (дёрг!), у пони (дёрг!), у ко-о-ошки, у соба…»
Процесс поглотил меня целиком и полностью. Огонь в печи давно погас. Я даже примерно затрудняюсь сказать, который был час, когда на кухню зашла моя мама. Но одно я знаю точно: никогда, ни до, ни после, я больше не видела у неё ТАКОГО выражения лица. Она молча обвела взглядом нестройные ряды спичек, макаронин с изюмом на старом крашеном линолеуме, меня в растерзанной пижаме и с отсутствующим взглядом, и нервно сглотнула. Наверное, в первый момент она подумала, что я сошла с ума, потому что лунатизмом у нас в семье никто не страдал. Потом шок прошёл, и она взглянула на меня повнимательней. Надо сказать, моя мама всегда отличалась особой проницательностью, а за одиннадцать лет моего у неё существования эта проницательность выросла до бешеных размеров.
— Зуб? — спросила мама, стопроцентно рассчитывая получить утвердительный ответ.
— А? — не поняла я, продолжая про себя повторять: «кошка, собака…». — К-какой зуб? — О, чуда водяной, я и забыть забыла, что у меня болел зуб!
Мама растерялась. По моему тону она поняла, что не зуб.
— Что это? — она кивнула подбородком на пол.
— Кошка, собака, бегемот, — механически шептала я, стараясь не шевелить губами и уже понимая, что все мои планы безнадёжно срываются.
— Аечка, детка!
Живи мы в девятнадцатом веке, моей маме пришлось бы уже потерять сознание!
— Крокодил, бегемот… Мам! Ты не помнишь, как называлось животное, похожее на танк с копытами? Ну, из Даррелла.
— Из чего?
— Из Даррелла. Ну, у нас ещё книга такая есть, зелёненькая, мы её в прошлом году на дачу брали…

Макароны со спичками и изюмом мама самолично выбросила, пижаму подшила таким образом, что брючины стали короткими, но зато одинаковыми. Кухню потом мой дед долго ещё протапливал каждый вечер «на всякий случай». А заговорённый мной зуб, к сожалению, через пару лет пришлось удалить, несмотря на то, что он был коренной. Это, как я полагаю, потому что я не успела вспомнить всех 444-х животных. Жалко, конечно, но что уж тут поделаешь!

Так получилось, что этим летом мне обязательно надо было поехать на север. На целый месяц, а то и вообще — как получится. А дочурку мы решили на это время отправить с бабушкой на море, на юг. Но она ни капельки не хотела туда ехать без меня, на всех дулась, а в метро, по дороге на вокзал, совсем раскапризничалась. А ещё называется взрослая девочка, четыре года! Мы её и уговаривали, и ругали — ничего не помогало. Сначала она хныкала про себя, а потом стала реветь вполголоса. На нас уже люди оборачиваться начали.
— Просто безобразие! — возмутилась сидящая напротив бабушка в клетчатом костюме. — Совершенно невоспитанный ребёнок. Детей надо пороть!
И она выразительно посмотрела на окружающих, ища поддержки. Но её почему-то никто не поддержал. Слева от клетчатой бабушки сидела молодая симпатичная девушка с длинной русой косой и отгадывала кроссворд. Справа стояла группа подростков со спортивными сумками. Лялька покосилась на бабушку и прибавила громкость. Клетчатая бабушка покосилась на Ляльку, повернулась к подросткам и всё-таки решила остановиться на девушке.
— Вот вы в газетку уткнулись, — завелась бабушка, — а я считаю, что детей надо пороть!
Девушка вздохнула и отложила журнал.
— Это вышедшие из моды кофточки надо пороть! — сказала девушка. — А детей любить надо! И исполнять их желания.
— Ну и ну! — покачала головой бабушка, а девушка повернулась к моей дочери:
— Вот скажи, какое у тебя желание, и я его исполню. Только, чур, одно желание. Вот первое, что ты сейчас скажешь, я и исполню. Обещаю!
В наступившей тишине был слышен только стук колёс под вагоном. Лялька молчала, дрожала надутыми губами и противно хлюпала.
— Хочешь, я сделаю так, чтобы твоя мама поехала с тобой на юг? — спросила девушка.
— Тогда я потеряю работу и не смогу купить тебе кукольную мебель на день рождения, — вставила я.
Лялька всхлипнула.
— Или я могу сделать так, чтобы ты поехала с мамой, — предложила девушка.
— Тогда ты там замёрзнешь и заболеешь, потому что твою тёплую куртку мы оставили дома, — добавила я.
— А на севере знаешь как холодно! — сказал один из ребят с сумками.
— Там Дед Мороз живёт! — подхватил второй, и они рассмеялись.
Лялька сделала большой заключительный всхлип, вытерла глаза и посмотрела на девушку.
— И ничего я такого не хочу! — вредным голосом сказала Лялька. — А раз там живёт дед Мороз, то пусть тогда моя мама встретится с дедом Морозом и пусть он её там заморозит!
— Ну вот! — всплеснула руками клетчатая бабушка. — Это плоды совреме…
Дальше бабушка не договорила. Она так и осталась сидеть с открытым ртом и выпученными глазами. Только руки опустила, медленно-медленно. И мы все тоже замерли, потому что девушка вдруг взмахнула кроссвордом, закинула за спину косу и тихонечко засветилась. На её голове откуда ни возьмись появился серебристо-белый кокошник, на плечах — такой же, расшитый алмазами полушубок, на ногах — сапожки. А джинсы остались на месте, почему-то так и не превратившись в платье. Не прошло и трёх секунд, как перед нами во всей своей русской красе сидела самая настоящая Снегурочка.
— Будь по-твоему, девочка! — ласково сказала Снегурочка. — Раз уж я тебе обещала, что выполню твоё желание, то так тому и быть! Пусть твоя мама встретится с самым настоящим дедом Морозом и…
— Нет! — что было сил закричала Лялька. — Я не хочу, чтобы мою маму замораживали! Я пошутила! Я капризничала! Я больше не буду! Не надо мою маму замораживать!
Снегурочка наклонила голову набок и внимательно посмотрела на Ляльку. Лялька вцепилась в меня мёртвой хваткой.
— Не надо меня замораживать, Снегурочка! — попросила я. — Я хорошая!
— Хорошая, хорошая! — дружно закивали подростки с сумками.
— И в-в-вообще детей п-п-пороть надо! — заикаясь, проговорила клетчатая бабушка.
Снегурочка улыбнулась.
— Да что ты, девочка! — успокоила она Ляльку. — Конечно, никто не будет твою маму замораживать! Не бойся! Я же обещала выполнить только одно твоё желание. Первое. А какое было твоё первое желание? Чтобы твоя мама встретилась с дедом Морозом. И она обязательно с ним встретится, а больше ничего не произойдёт. А ты вырастай и не капризничай, ладно?
И Снегурочка растаяла. Вернее, чудесным образом растворились в воздухе кокошник, шубка и сапожки. Напротив нас опять сидела самая обыкновенная девушка в синеньких джинсах и, как ни в чём не бывало, занималась кроссвордом. Вместо русой косы у неё была короткая рыжая стрижка под мальчика.
Бабка перекрестилась.
Один из ребят присвистнул.
А мы с Лялькой приехали.

— Это был классический гипноз! — заявил наш папа, когда я рассказала ему о случившемся. — Ваша рыжая девушка…
— Она была не рыжая!
— …оказалась профессиональным экстрасенсом. Но это неважно. Важно, что Лялька с бабушкой на юге, ты можешь уезжать, не волнуясь за ребёнка, а я пока спокойно займусь ремонтом!
Я только вздохнула. Папа у нас всегда прав. Потому что он самый умный, как все папы на свете, и с детства не верит в Снегурочек.

С работой у меня сложилось всё просто отлично. Я объездила все города и деревни, которые мне нужно было объездить, и стала уже собираться домой, когда в моём гостиничном номере зазвонил телефон. Я взяла трубку.
— Добрый день! — сказала трубка. — Извините, что я вас беспокою. Не могли бы вы спуститься в холл… Ненадолго.
— Зачем?
— Мне надо с вами встретиться. Обязательно. Я обещала.
— Кому?
— Одной девочке…
— А вы кто?
— Снегурочка.
Я спустилась вниз. В холле меня ждала симпатичная девушка. Та самая.
— Здравствуйте! — сказала Снегурочка. — Я на машине, да тут и недалеко. Дед занят, не смог сам приехать. Да и здоровье у него уже не то, вы уж извините!
Я попыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло.
— Что вы, что вы! — ответила я. — Конечно, едем! Я только видеокамеру с собой захвачу…
— Снимать нельзя! — покачала головой Снегурочка. — Только на Новый Год.
— Почему?
Снегурочка замялась.
— Как бы вам объяснить… Понимаете, нас ведь с дедом весь год как бы не существует…

И мы поехали к деду Морозу.
Надо сказать, странная девушка меня не обманула: ехали мы действительно недолго, но как-то очень уж хитро. Дорога поворачивала то налево, то направо, то вдруг вообще куда-то исчезла, и у меня возникло ощущение, будто мы летим по воздуху.
— Это не по воздуху, это я просто вожу здорово! — засмеялась Снегурочка. — Опыт. На Новый Год знаете, к скольким девочкам и мальчикам заглянуть надо! Пешком не успеть!

Дед Мороз меня не то чтобы разочаровал… Скорее, удивил. Не таким я его представляла. Вот как, по-вашему, каким должен быть дед Мороз? Правильно: борода, рукавицы, красный нос, тулуп с валенками. А нас встретил гладковыбритый, совсем не такой уж и старый мужчина в футболке, шортах и кроссовках да ещё с белыми носочками. Только теннисной ракетки в руках не хватало! Вместо ракетки в руках у деда была электропила, с помощью которой он заготавливал дрова на зиму.
— Познакомьтесь! — сказала Снегурочка. — Это дед Мороз. Самый настоящий. Помните, я обещала вашей дочке, что вы встретитесь с дедом Морозом? Вот вы и встретились.
— Очень приятно! — улыбнулась я, и мы с дедом обменялись дружеским рукопожатием.
— Теперь я могу отвезти вас обратно! — облегчённо вздохнула Снегурочка, а дед опять взялся за свою пилу.
Конечно, я не верю ни в каких Снегурочек. Давно не верю в дедов Морозов. Но мне стало ужасно обидно, оттого что меня так искусно разыграли.
— Погодите! Никуда я отсюда просто так не уеду! — упёрлась я. — А чем вы можете доказать, что вы настоящий дед Мороз?
— А! — сказал дед. — Это мы быстренько!
Он хлопнул в ладоши, и на нём тотчас вместо футболки появились и валенки, и тулуп, подпоясанный красным кушаком, и шапка, и даже посох. Но после Снегурочкиных превращений в метро это меня совершенно не убедило.
— А борода? — спросила я.
— А бороду я, дочка, к декабрю месяцу только отращиваю, — объяснил дед. — Летом в бороде жарко. Да и неудобно: работать мешает.
— А вы что, и летом работаете?
— А то! — обиделся дед. — У нас с внучкой, милая, знаешь, дел сколько? Письма прочесть — раз. Подарки подготовить — два. Ёлочные игрушки вырастить — три.
— Как это «вырастить»?!
— Обыкновенно вырастить. На грядках.
— На каких грядках?!
— На каких, на каких… На сказочных.
— Разве ёлочные игрушки растут на грядках?
— Ещё как! Только вместо земли должны быть лужи.
— Что?
Я бросила деда Мороза со Снегурочкой и побежала за дом посмотреть на грядки с игрушками. Снегурочка пошла за мной.
— Ну как, убедились?
Я убедилась. Насколько хватало глаз, за домом простиралось ровное, покрытое аккуратными хрустальными лужами поле. Из них тянулись к небу такие же хрустальные кустики. Каких только игрушек на них не было!
— Это новые сорта! — похвасталась Снегурочка. — Посмотрите, какие интересные! Их специально на кустиках выращивают. А шары — те просто на воде растут. Сложнее всего с верхушками. В наших климатических условиях они не вызревают, а южнее нам с дедом нельзя перебираться.
И Снегурочка сорвала мне на память несколько созревших игрушек. А потом мы вернулись к деду Морозу, и он рассказал мне про то, как появились первые ёлочные шары.

Не сто лет назад и даже не тысячу, а давным-давно, в счастливые сказочные времена, когда лисы только начинали гоняться за зайцами, а дождики умели разговаривать, сидел себе под зелёной ёлкой зелёный заяц. Шёл мимо дождик.
— Ты чего, заяц, под ёлкой сидишь? — спросил дождик.
— От тебя прячусь! Ты прямо на меня идёшь!
— Да не иду я на тебя. Я просто так иду. А чего ты такой зелёный?
— Это от тоски всё да от ёлки. Тоска у меня зелёная, ёлка — зелёная, вот и сам я позеленел.
— А отчего ж у тебя тоска?
— Как же мне, дождик, не тосковать! Живу я, живу, и никаких у меня праздников. И ёлка у меня зелёная, и…
— А давай я тебя развеселю!
— Да много ли ты умеешь?
— Многого не умею, а по лужам барабанить да пузыри делать умею!
— Какие ещё пузыри?
— А вот гляди!
Дождик выбрал лужу побольше и забарабанил по ней посильнее. Зайчик высунул нос из-под ёлки, прикрылся ушками, как зонтиком, и увидел, как на поверхности лужи появились прозрачные водяные шары. Они величественно подплывали к краю лужи и лопались. Зайчику понравилось.
— Сильнее! — закричал он дождику.
Дождик забарабанил сильнее. Шары стали больше.
— Ещё сильнее!
Дождь забарабанил ещё сильнее.
— Ещё, ещё! — разошёлся зайчик.
— Я сильнее не могу! — сквозь шум дождя прокричал дождик. — Это к ветру бежать надо!
— Тогда я побежал за ветром! — прокричал в ответ зайчик. Только ты не уходи пока!
Прибежал зайчик к ветру. Ветер витал в облаках и от нечего делать сдувал камешки с горных вершин.
— Ветер, а ветер! — попросил зайчик. — Будь добр, надуй мне шарики!
— Какие шарики?
— Красивые шарики. Которые дождик делает. Жаль мне, что они маленькие. Кроме тебя, их в нашем лесу надуть некому!
Полетел ветер с зайчиком, посмотрел на шарики, и они ему тоже понравились. Опустился ветер к самой луже и стал тихонечко дуть. Шарики надулись и стали большие-большие.
— Хватит! — кричит зайка. — Не надувай больше, лопнут! Лучше ты мне их раскрась теперь. А то они какие-то чересчур прозрачные.
— Этого я не могу! — зашумел ветер. — Это к радуге.
Побежал зайчик к радуге, а ветер с дождиком остались пузыри надувать.
— Радуга, а радуга! — попросил зайчик. — Будь добра, раскрась мне шарики!
— Какие шарики?
— Красивые шарики. Которые дождик делает, а ветер надувает. Жаль мне, что они бесцветные. Кроме тебя, их в нашем лесу раскрасить некому!
Изогнулась радуга-дуга, приблизилась к луже. Понравились радуге шарики. Коснулась она одного шарика красной краской, второго — жёлтой, третьего — несколькими сразу. Засверкали шарики всеми цветами радуги! Зайчик от радости запрыгал и ушами захлопал. Бежала мимо лиса. Хотела было зайчика поймать, но как увидала переливающиеся разноцветные шарики, и думать про зайчика забыла.
— Хватит их красить! — закричал зайка. — Теперь их подсушить надо, а то они мокрые.
— Этого я не могу! — сказала радуга. — Это к солнышку.
Побежал зайчик к солнышку.
— Солнышко, а солнышко! — попросил зайчик. — Пожалуйста, подсуши мне шарики!
— Какие шарики?
— Замечательные шарики. Дождик делает, ветер надувает, радуга красит. Жаль, что они мокрые. Кроме тебя, их высушить некому!
Ласковое солнышко протянуло свои лучи и стало сушить зайкины шарики.
— Не грей их больше! — вопит зайка. — Растают! А поддашь жару — так и лужи высохнут, вообще не из чего шарики дуть будет! Теперь мне их подморозить надо!
— А это ещё зачем? — удивились дождь, ветер, радуга и солнышко.
— Как зачем? Я эти шарики хочу из лужи достать и на свою ёлку повесить.
Побежал зайка за дедом Морозом. А дед Мороз вообще-то в ту пору ещё мальчиком был. Хотел он подморозить шарики, да перестарался. Как ударил посохом о землю — всё вокруг замёрзло: и шарики, и лужи, и ёлочка, и лисичка с зайчиком. Лужи покрылись льдом, дождь превратился в снег, радуга — в северное сияние, ветер стал вьюгой, а солнышко сжалось, съёжилось и спряталось за тучу. Увидел Мороз, что стряслось, бросил свой посох и убежал. Как только Мороз убежал, солнышко выглянуло, собрало слабые зимние силы и отогрело зайчишку, лисичку и ёлочку. А на шарики солнечных сил не хватило, и остались они замороженными. Обрадовался зайчик, поблагодарил солнышко и стал шары на ёлку вешать. Красивая получилась ёлка, нарядная — просто чудо! Все звери сбежались на такую ёлку посмотреть! Кто танцует от радости, кто чирикает, кто хоровод водит. А тут часы пробили двенадцать, и наступил Новый Год. Самый первый Новый Год на Земле, и это было ну очень давно. Не сто лет назад и даже не тысячу, а в те далёкие сказочные времена, когда дед Мороз был маленьким мальчиком, лисы не гонялись за зайцами, а дождики умели разговаривать.

Дед Мороз замолчал. Наверное, вспомнил детство. А я поняла, что мне пора. Мы попрощались, и Снегурочка отвезла меня обратно. А потом я улетела домой, тщательно упаковав подаренные игрушки в вату.

В аэропорту меня встречала целая делегация: папа, бабушка, Лялька и черепашка Чунька, которую привезли с юга.
— Знаешь, Лялька, а я действительно встретилась с дедом Морозом! — обняла я дочку. — Он колет дрова электропилой и выращивает ёлочные игрушки на грядках.
— Ты что, мам! Ты, наверное, думаешь, что я ещё маленькая. А я уже на целый месяц выросла! — засмеялась Лялька. — Пилой пилят, а не колют. Ёлочные игрушки делают на фабрике. И никакого деда Мороза в природе не существует!
— Как же не существует, когда я его своими глазами видела!
— Ага! И как шары сами собой растут, тоже видела?
Я только руками развела и не стала ей ничего дальше рассказывать. Наверное, она действительно за лето стала совсем взрослая, а взрослым бесполезно рассказывать сказки.
А если это не сказки?

Серафима Леопольдовна Мухина, ученица четвёртого класса средней школы № 3 города Великие Канавы, была большой любительницей пирожков с повидлом. Больше пирожков с повидлом Серафима любила только пирожки с мясом, гамбургеры, котлеты, галеты, галушки, пампушки, шашлык на рёбрышках и шаурму. Ещё Фима любила петь и вышивать крестиком. Причём вышивала она так себе, а пела очень неплохо, даже собиралась поступать в консерваторию на отделение вокала. Но это потом, после школы. А соседка Серафимы по парте, Галочка Комарова, собиралась стать топ-моделью.
Так получилось, что родители обеим девочкам попались вредные донельзя. Родители Фимы Мухиной буквально морили своего ребёнка голодом, не разрешая съедать больше тринадцати пирожков зараз. Наверное, они хотели, чтобы их Фима превратилась в дистрофика и стала похожа на тощую Галю Комарову, которая дунь — и свалится. А родители Гали Комаровой, наоборот, хотели, наверное, чтобы их девочка разжирела, как корова, и стала похожа на толстую Фиму Мухину, на которой ни одна куртка не застёгивается. На почве этих вредных родителей девочки и сблизились. Галя потихоньку отдавала Фиме свой обед, и ласково говорила:
— Ешь, Фимочка, питайся, солнышко! Набирайся сил! На здорового человека и смотреть приятно. Вот станешь певицей, будешь заполнять паузы на моих международных показах мод.
А Фима трескала Галины пирожки и приговаривала:
— И пирожки у тебя бабушка печёт вкусные, и ты, Галочка, — настоящий друг. Ты смотри, береги талию, милочка. Чтобы когда я стану великой певицей, ты бы смогла у меня в подтанцовке участвовать.
И обе девочки были счастливы.

 

Ая эН на ПроДетЛит