ЕВГЕНИЙ ШВАРЦ О САМУИЛЕ МАРШАКЕ

Это рассказ ученика об учителе и о том времени, когда всё ещё только начиналось. Юный актёр Женя Шварц, бывалый моряк Борис Житков, казак Николай Олейников, заумные поэты Даниил Хармс и Александр Введенский, а также художники, редакторы, издатели ещё не догадывались, что им предстоит работать вместе и создать нечто небывалое — новую детскую литературу. Знал об этом только один человек — Самуил Яковлевич Маршак. Шла весна 1924 года…

Тогда Маршак жил против Таврического сада в небольшой квартире на Потёмкинской улице. Часто, поработав, мы выходили из прокуренной комнаты подышать свежим воздухом. Самуил Яковлевич утверждал, что если пожелать как следует, то можно полететь. Но при мне это ни разу ему не удалось, хотя он, случалось, пробегал быстро, маленькими шажками саженей пять. Вероятно, тяжёлый портфель, без которого я не могу его припомнить на улице, мешал Самуилу Яковлевичу отделиться от земли.

<…>

В 1924 году весной вокруг Маршака ещё едва-едва начинал собираться первый отряд детских писателей. Вот-вот должен был появиться Житков, издавался (или предполагался?) журнал при «Ленинградской правде». Начинал свою работу Клячко — основал издательство «Радугу». Маршак написал «Детки в клетке», «Пожар», Лебедев сделал рисунки «Цирк». Его уверенные, даже властные высказывания о живописи наложили свой отпечаток и на всю нашу работу. Но всё это едва-едва начиналось, была весна. Я приходил со своей рукописью в знакомую комнату окнами на Таврический сад. И мы работали. Для того чтобы объяснить мне, почему плохо то или иное место рукописи, Маршак привлекал и Библию, и Шекспира, и народные песни, и Пушкина, и многое другое, столь же величественное или прекрасное. Года через два мы, неблагодарные, подсмеивались уже над этим его свойством. Но ведь он таким образом навеки вбивал в ученика сознание того, что работа над рукописью — дело божественной важности. И когда я шёл домой или бродил по улицам с Маршаком, то испытывал счастье, чувствовал, что не только выбрался на дорогу, свойственную мне, но ещё и живу отныне по-божески. Делаю великое дело. Написав книжку, я опять уехал в «Кочегарку». Вернувшись в Ленинград, я ужасно удивился тому, что моя «Балалайка» вышла в свет — и только! Ничего не изменилось в моей судьбе и вокруг. Впрочем, я скоро привык к этому. …К этому времени Самуил Яковлевич со всей страстью ринулся делать журнал «Воробей». (Впрочем, кажется, журнал назывался уже «Новый Робинзон» в те дни?) Каждая строчка очередного номера обсуждалась на редакционных заседаниях так, будто от неё зависело всё будущее детской литературы. И это мы неоднократно высмеивали впоследствии, не желая видеть, что только так и можно было работать, поднимая дело, завоёвывая уважение к детской литературе, собирая и выверяя людей. Появился Житков, они с Маршаком просиживали ночами, Житков писал первые свои рассказы. Тогда он любил Маршака так же, как я. Ещё и подумать нельзя было, что Борис восстанет первый на учителя нашего и весна вдруг перейдёт в осень. Но это случилось позже. А я говорю о весне 1924 года.

Итак, была весна 24 года — время, которое начало то, что ещё не кончилось в моей душе и сегодня. Поэтому весна эта, если вглядеться как следует, без всякого суеверия, без предрассудков, стоит рядом, рукой подать. Я приходил к Маршаку чаще всего к вечеру. Обычно он лежал. Со здоровьем было худо. Он не мог уснуть. У него мертвели пальцы. Но тем не менее он читал то, что я принёс, и ругал мой почерк, утверждая, что буквы похожи на помирающих комаров. И вот мы уходили в работу. Я со своей обычной лёгкостью был ближе к поверхности, зато Маршак погружался в мою рукопись с головой. Если надо было найти нужное слово, он кричал на меня сердито: «Думай, думай!» Мы легко перешли на «ты», так сблизила нас работа. Но моё «ты» было полно уважения. Я говорил ему: «Ты, Самуил Яковлевич». До сих пор за всю мою жизнь не было такого случая, чтобы я сказал ему: «Ты, Сёма». «Думай, думай!» — кричал он мне, но я редко придумывал то, что требовалось. Я был в работе стыдлив, мне требовалось уединение. Угадывая это, Самуил Яковлевич чаще всего делал пометку на полях. Это значило, что я должен переделать соответствующее место дома. Объясняя, чего он хочет от меня, Маршак, как я уже говорил, пускал в ход величайшие классические образцы, и сам приходил, и меня приводил в одухотворённое состояние. Если в это время появлялась Софья Михайловна и звала обедать, он приходил в детское негодование. «Сёмочка, ты со вчерашнего вечера ничего не ел!» — «Дайте мне работать! Вечно отрывают!» — «Сёмочка!» — «Ну, я не могу так жить. Ох!» — и, задыхаясь, он хватался за сердце. Когда работа приходила к концу, Маршак не сразу отпускал меня. Как многие нервные люди, он с трудом переходил из одного состояния в другое. Если ему надо было идти куда-нибудь, он требовал, чтобы я шёл провожать его. На улице Маршак был весел, заговаривал с прохожими, задавая им неожиданные вопросы. Почти всегда и они отвечали ему весело. Только однажды пьяный, которого Самуил Яковлевич спросил: «Гоголя читали?» — чуть не застрелил нас. Проводив Маршака, я шёл домой, в полном смысле слова переживая всё, что услышал от него.

<…>

У меня был талант верить, а Маршаку мне было особенно легко верить — он говорил правду. И когда мы сердились на него, то не за то, что он делал, а за то, что он, по-нашему, слишком мало творил чудес. Мы буквально поняли его слова, что человек, если захочет, может отделиться от земли и полететь. Мы не видели, что уже, в сущности, чудо совершается, что все мы поднялись на ту высоту, какую пожелали. Ну вот и всё. Вернёмся к сегодняшним делам.

Выдержки из дневников Е.Л.Шварца взяты из книги: Шварц Е.Л. Живу беспокойно…: Из дневников. — Л.: Сов. писатель, 1990. — 751 с.

Житков — штурмана дальнего плавания Бориса Степановича Житкова привёл к Маршаку К.И.Чуковский. Но именно Маршак первым угадал огромный талант Б.С.Житкова и помог ему научиться писать по-новому, найти свой язык. Очень скоро Житков сделался помощником Маршака в редакции журнала «Воробей», а затем в детском отделе Госиздата.

Клячко — Л.М.Клячко основал в Петрограде в 1922 году частное издательство «Радуга», в котором выходили все лучшие детские книги двадцатых годов. Сочинения К.Чуковского, С.Маршака, А.Барто, В.Инбер, первые познавательные книжки для детей В.Бианки, Я.Перельмана иллюстрировали лучшие художники: М.Добужинский, Б.Кустодиев, В.Лебедев, В.Конашевич, Е.Чарушин и другие. Издательство «Радуга» было закрыто в 1930 году по распоряжению Наркомпроса как «аполитичное и далёкое от современности».

Лебедев — Владимир Васильевич Лебедев — главный художник издательства «Радуга», «первый среди равных» в блестящей плеяде художников Детгиза — иллюстраторов и соавторов детской книги 1920-1930-х гг. Е.Шварц вспоминает об этом времени:«Это был золотой век книжки-картинки для дошкольников. Фамилия художника не пряталась, как теперь, где-то среди выходных данных, а красовалась на обложке, иной раз наравне с фамилией автора книги (Лебедев—Маршак, например)».

«Кочегарка» — в городе Бахмуте (Артёмовске) издавалась газета «Всероссийская кочегарка», в которой юный Е.Шварц был секретарём редакции и печатал свои фельетоны и сатирические стихи.

«Балалайка» — стихотворный «Рассказ старой балалайки» Евгения Шварца сначала появился в журнале «Воробей» (1924), а затем вышел отдельной книжкой (1925).

«Воробей» и «Новый Робинзон» — первые советские детские журналы, созданные при непосредственном участии С.Я.Маршака. Они выходили недолго, но то, что в них было найдено — новый язык, стиль, оформление, темы и авторы, — пригодилось для знаменитых журналов «Чиж» и «Ёж», на которых выросло всё предвоенное поколение.

Маргарита Переслегина