Лунин Виктор Владимирович

Я родился в Москве 6 мая 1945 года. В этот день уже было известно об окончании войны, так что родители дали мне имя Виктор не случайно. Однако, соответствуя моменту, имя это, как выяснилось в дальнейшем, не слишком-то отвечало моему характеру. Не скажу, что мне не хотелось быть временами первым. Конечно, хотелось. Но этому довольно сильно сопротивлялась моя природа. Я был типичным домашним ребёнком и находился под неусыпным присмотром бабушки и дедушки. Родители были всегда заняты. Папа-инженер уходил на работу в семь утра, когда я ещё спал, а возвращался не раньше восьми вечера и такой уставший, что ему, конечно же, было не до меня. Мама была пианисткой, постоянные репетиции и концерты забирали её целиком. Это привело к тому, что однажды — мне было тогда пять лет — на её слова: «Почему ты не слушаешься? Я же твоя мама!», я ответил: «Что-то мне не верится, что ты меня родила. Меня бабушка родила!» Моё воспитание в основном сводилось к кормёжке. Заставляли меня есть утром, днём, вечером и ещё три-четыре раза в промежутках. «Поешь, — ставила передо мной манную кашу бабушка. — Вон ты какой худой! У тебя сил не будет с девочками гулять!» Я и вправду был тощим, как скелет, и никакая еда не делала меня толще. Всех моих приятелей со двора бабушка и мама считали хулиганами. «Этот Рузаев со второго этажа! Он же настоящий бандит! Нечего тебе с ним играть!» — требовала бабушка. Зато дети друзей дома были в их глазах совершенно необыкновенными. «Дружи с Володей. Он умный, не то что ты! У них вся семья талантливая!» — говорила мама. И папа всегда с ней соглашался. Конечно, было обидно. Но изменить я ничего не мог. С родными не поспоришь.
В доме у нас было много книг. Папа был заядлым собирателем. Мама кричала, что книги вытеснят нас из дома. Но каждую неделю у нас всё равно прибавлялись то «Записки» Оммер де Гелль, то академическое издание «Путешествий Гулливера». Старые развалюхи-шкафы, из которых вылетали дверцы и стёкла, были забиты томами классиков. Но я почему-то лучше других помню замечательное издание «Тиля Уленшпигеля» и всегда падавших вместе с дверцей на пол «Тружеников моря». Ещё в дошкольные годы мне нравилось разглядывать «Дон Кихота» и «Гаргантюа и Пантагрюэля» с иллюстрациями Доре. Забегая вперёд, скажу, что осилил лишь сокращённый вариант «Дон Кихота». Зато «Гаргантюа и Пантагрюэль» стала на долгие годы моей настольной книгой. Её я читал много раз всю целиком и по отдельным главам, и всякий раз хохотал и радовался. Читать я научился в три с половиной года. Первыми самостоятельно прочитанными книжками, по словам папы, были русские народные сказки «Курочка Ряба», «Репка», «Теремок», а также пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке». Тогда же, судя по сохранившимся дедушкиным записям, я написал такие двустишия:

И:

В общем, что видел, о том и пел. Однажды, где-то в начале восьмидесятых, жизнь забросила меня с выступлениями в Ульяновск. И там, в детском саду, после того, как я прочитал ребятам второй стишок, какой-то мальчик вдруг вскочил и продолжил:

В пять лет я зачитывался сказками Корнея Чуковского. Особенно любил «Крокодила» с чудесными иллюстрациями Ре-ми. Строчки «Папиросы курил, / по-турецки говорил, / Крокодил, Крокодил, Крокодилович» запомнились намертво и на всю жизнь.
Однако поэтом я тогда ещё не хотел быть. Зато хотел быть генералиссимусом. Помню ночью, лёжа в постели, я представлял себе, как выхожу важный, весь в орденах, окружённый верными охранниками, из огромного чёрного ЗИСа. К счастью, желание это вскоре ушло и больше никогда не возвращалось.
В семь лет моей любимой книжкой стали сказки Андерсена, толстенный том небольшого формата, выпущенный издательством «ACADEMIA» в 1937 году. Папа принёс мне сказки в больницу, где я тогда лежал. И когда меня выписывали, врачи запретили взять книжку домой из-за карантина. Но я так плакал, что мне, в конце концов, разрешили. Книжку эту, изрядно истрепавшуюся, я и теперь частенько читаю или разглядываю. А ещё мне нравились в те годы «Приключения Одиссея», повесть про аргонавтов, «Золотой ключик» А.Толстого и стихи С.Маршака «Зоопарк», «Багаж», «Рассеянный с улицы Бассейной» (довольно долго я произносил «Басеянной», чтобы получилась точная рифма, конечно же, не связывая это слово ни с каким бассейном). Сказки разных народов я читал лет до пятнадцати. Особенно мне были по вкусу сказки волшебные, русские и азербайджанские, «Карлик-нос» В.Гауфа и «Сказки тысячи и одной ночи». К сожалению, в моём детстве ещё не был переведён «Винни Пух». И «Приключения Нильса с дикими гусями» мне не попались. А то бы и эти сказки вошли в разряд самых любимых. Такими они стали потом, когда я их читал своей дочке.
Приблизительно с восьми лет я заразился и приключенческой литературой. Дюма, Майн Рид, Луи Буссенар, Саббатини — их, конечно, читают в подростковом возрасте все мальчишки. А вот мою любимую, захватывающую повесть венгерского писателя Гезы Гордони «Звёзды Эгера», к сожалению, теперь вообще забыли. Почему-то я не полюбил Фенимора Купера. Так же как в десять лет во второй раз не смог осилить «Графа Монте-Кристо». Стало скучно. Зато с интересом читал Пушкина и Лермонтова, Толстого и Чехова. Лет в двенадцать увлёкся пьесами. Перечитал всего Мольера, Лопе де Вега, Шеридана, Шекспира. Тем не менее, самой любимой книги у меня никогда не было. Мне нравилось почти всё, что читал. Чтение само по себе доставляло радость. В каждой новой книге я проживал новую жизнь. И фильм, снятый по мотивам книги, саму книгу не заменял. Книга всегда была интересней, слово всегда оказывалось точнее изображённого на экране.
Учился я в обычной школе. Любил школу только один год, в первом классе, и то потому, что успел походить в неё только первые две недели сентября. Потом я попал в больницу и, вернувшись из неё, до конца учебного года занимался со своей классной руководительницей дома. Второй класс я уже только терпел. Именно тогда у меня появились два друга, Лёня и Володя, с которыми мы не расстаёмся до сих пор. Нас даже прозвали «Святой троицей», хотя святого в нас, честно говоря, было маловато. Вообще, в школе мне нравилось только общение с друзьями, а уроки я терпеть не мог, за исключением уроков литературы: наш учитель Рубен Аркадьевич Стамбулян витал в каких-то там высоких министерских сферах и уроки проводил редко, не чаще трёх-четырёх раз в год. Видимо благодаря этому я не успел в литературе разочароваться.
Где-то в седьмом классе я вновь попал в больницу и там неожиданно для себя стал писать стихи. Стихи были нескладными и корявыми. Но остановиться я уже не мог, хотя до конца школы никому свои вирши не показывал. К тому времени я уже не на шутку заболел поэзией. Во время выпускного вечера в актовом зале даже висел плакат, на котором огромными красными буквами было написано: «Любите стихи, как Витя Левин!» Самым любимым поэтом в то время стал Борис Пастернак, его невнятные, но необычайно эмоциональные стихи из сборника «Поверх барьеров» завораживали, хотелось писать так же. Чуть позже любовь переместилась на Осипа Мандельштама. Тогда только начали ходить по рукам его «Воронежские тетради». Цветаева нравилась, но в основном ранняя: «Стихи к Блоку», «Бессонница». Ахматову тогда не любил. Влюбился в неё только после института и уже навсегда. Ещё среди любимых были Гумилёв и Саша Чёрный. Сборники «Костёр» и «Жемчуга» Гумилёва перепечатал себе с чьих-то списков. Зато Саша Чёрный был у меня свой. Тогда как раз вышел, впервые после долгого перерыва, том в большой серии «Библиотеки поэта». Я этот том однажды захватил в школу — похвастаться перед ребятами. Учительница по географии Галина Сергеевна увидела его, попросила почитать, и с тех пор я этот том больше никогда не видел. Лишь перед самой перестройкой такой же том подарил мне один из старых друзей.
После школы я хотел поступать на филфак или в Литературный институт. Здравый смысл подсказывал родителям, что литература не кормит. А у меня не хватило пороху на борьбу с ними. Поэтому я поступил в технический вуз (МИИТ). Занимался я неплохо, но любимым делом в эти годы было по-прежнему писание всё ещё ученических стихов. Как ни странно в институте мне понравилась математика. Но технику я так и не полюбил. Тем не менее, после института я три года поработал инженером, затем окончил аспирантуру в Институте космических исследований и ещё несколько лет проработал в лаборатории у своего научного руководителя.
Во время ученья в аспирантуре меня вдруг потянуло на детские стихи, видимо в ожидании будущей дочки. Первые стихотворения, которые я считал более или менее прилично написанными, я отнёс в издательство «Малыш» в надежде их издать. Но там сказали, что я пишу не о том. Вот если бы не про зверюшек, а про пионеров и про партию. И вообще, сначала нужно напечататься в периодике. В редакции я познакомился с поэтом Юрием Кушаком. Он отправил меня в «Литгазету», в отдел «Двенадцать стульев», уверив, что я могу сослаться на него. В «Литературке» зам. зав. отделом Илья Суслов сказал, что никакого Кушака не знает, но стихи посмотрел и два из них, «Баран» и «Крокодил», действительно вскоре напечатал. Это и была моя первая публикация. Сие событие произошло в декабре 1972 года. Стихи подписаны псевдонимом Виктор Лунин. Псевдоним мне предложил взять тот же Суслов. «У нас уже печатается один В.Левин (Вадим Левин), — сказал он. — Вас будут путать». Я в то время читал «Лунина» Н.Эйдельмана, и у меня как-то сразу вырвалось: «Виктор Лунин». «Красиво», — усмехнулся Суслов. В продолжение темы Левиных хочу ещё рассказать такую историю. В начале 1979 года мне однажды позвонил Борис Владимирович Заходер: «Витенька, я бы хотел завтра видеть вас у себя». Когда я приехал, Борис Владимирович провёл меня в столовую, где кроме его жены Гали за столом сидел приятный невысокий человек, изучающе на меня взглянувший. «Ну вот, — улыбаясь, сказал Заходер, — теперь я сяду между вами и загадаю желание. Знакомьтесь. Это Вадим Левин». Не знаю, исполнилось ли желание Бориса Владимировича. Но с Вадимом мы с тех пор дружим.
После первой публикации через месяц состоялась вторая, в «Мурзилке». Я уже думал, что так пойдёт и дальше. Но ничего подобного не случилось. Стихи больше нигде не брали. Тогда в 1974 году я попробовал заняться переводами, тем более у меня уже был опыт. Когда-то, классе в пятом, когда я с трудом вылезал по английскому языку из двоек, учительница Маргарита Борисовна однажды дала задание перевести на русский язык стихотворение Г.Лонгфелло «Лук и стрела». Все перевели его, как полагается, прозой. Только я — стихами. В этих стихах все четверостишия были разного размера, а рифмы приблизительно такими: «где-то — полёта». О смысле вообще не приходилось говорить. Но Маргарита Борисовна почему-то сказала: «Нечего, Левин, списывать у Маршака!» и как всегда поставила мне двойку.
Итак, я взялся за переводы. Видимо фраза о Маршаке навсегда засела у меня в голове. В Библиотеке иностранной литературы отыскались стихи Уолтера де ла Мэра, заворожившие меня своей красотой и таинственностью, и я за два или три года успел перевести небольшую книжку, вышедшую в 1978 году в издательстве «Детская литература» под названием «Сыграем в прятки» (Позже она расширилась и превратилась в «Песню сна»). В том же году в «Малыше» наконец опубликовали и сборник моих собственных детских стихов «Не наступите на слона». Тут я решил: «Пора!» и, бросив работу, перешёл на вольные хлеба. Наверно это и был мой самый решительный поступок в жизни.
На сегодняшний день у меня издано довольно много книг, в их числе «Я видела чудо», «Весь дом — волшебный», «Аз-бу-ка», «Детский альбом» — стихи на музыку П.И.Чайковского. Выпущены книги сказок «Приключения Сдобной Лизы» и «Волшебная мелодия». Затем появился том «Любимые стихи», куда вошли как мои собственные опусы, так и переводы из английской детской поэзии («Стихи матушки Гусыни», Кристина Россетти, Уолтер де ла Мэр). За эти переводы в 1998 мне был присуждён международный диплом Андерсена. Последней чрезвычайно важной для меня книгой стал перевод поэмы Альфреда Теннисона «Королевские идиллии» — свода легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Книга эта с цветными иллюстрациями художника Д.Гордеева вышла в свет в 2001 году.
Мне вообще долгое время необычайно везло с художниками. Среди тех, кто иллюстрировал мои книги, были такие замечательные мастера, как Михаил Гран и Елена Чайко, Елена Антимонова и Вера Павлова, Вадим Иванюк и Наталья Бисти, Елена Чёрная и Елена Муханова. Каждый из них — индивидуальность, каждый имеет собственное неповторимое лицо. С любым из них я готов был бы встречаться на страницах книг вновь и вновь. К сожалению, в последние годы издательства выбирают художников поплоше и подешевле. К тому же рисунки этих художников должны быть обязательно похожи на набившие оскомину американские образцы. Считается, что именно такие иллюстрации нравятся современным детям. Поэтому в большинстве случаев книги у меня теперь выходят хоть и яркие, но не слишком меня радующие. Однако выбирать не приходится: хочешь печататься — согласишься и не с таким. И всё же я не теряю оптимизма и верю, что издатели постепенно обретут художественный вкус, поумнеют и перестанут экономить на художниках.
Кроме книг мне хотелось заниматься и мультфильмами. Но первый же фильм по моей сказке «Слонёнок и письмо» вышел таким неудачным, что я отказался от дальнейших попыток. Правда, недавно появился мультипликационный сериал на видеокассетах «Незнайка на луне», для которого мною были написаны тексты семи песен. Но это уже совсем другая история.
Вообще, песни писать мне нравится. Так, я написал слова песен к пластинке по сказкам Дональда Биссета «Летающий поросёнок» и «Приключения дядюшки Тик-так», а также к спектаклю по сказке К.Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф».
А ещё я люблю сам читать свои стихи. Где-то в начале восьмидесятых даже начитал большую пластинку, которая, как и первая моя книжка, называлась «Не наступите на слона».
Человек я ленивый и нерешительный. Именно эти черты мешают мне жить и работать. Поэтому я постоянно должен себя заставлять, подстёгивать. Пишу не очень много, часто с большими перерывами, люблю, когда новая вещь отлёживается: спустя какое-то время оцениваешь её свежим взглядом и видишь недостатки, которые прежде не заметил. Много лет назад для того, чтобы написать стихотворение, тем более, детское, мне требовался особый внутренний настрой, хорошее, детское же, настроение, весенняя или летняя погода души. Теперь такую погоду в нужное время и в нужном месте создаю себе сам, независимо от внешних условий.
Точно так же сам оцениваю свои новые стихи. Зато ещё неоконченную прозу читаю моим близким по частям, стараюсь спокойно выслушать критические замечания и беру из них всё, что способен взять. При работе со стихотворными переводами необычайно ценю работу с редактором. Ведь стихи — материя туманная, и, даже если хорошо знаешь язык, с которого переводишь, не всегда сам добираешься до их окончательного, часто двойственного, смысла.
Самая большая радость, когда понимаю, что все слова — в прозе ли, в стихах ли — точны, встали на свои места, и больше ничего не хочется ни прибавить, ни убавить, когда вещь получилась, то есть обрела самостоятельную внутреннюю жизнь. В общем, мне нравится быть писателем, но почему, этого я объяснить не могу, как не возможно объяснить, почему любишь ту, а не другую женщину.
А теперь несколько слов к моим читателям.
Должен вам сознаться, что пишу я не для вас, а для себя самого. О вас во время работы даже не вспоминаю. Мои произведения — мои собственные игрушки, моё, если хотите, актёрство. В них я самовыражаюсь, создаю, пусть крохотные, но собственные миры. И всё же… я ведь тоже являюсь читателем, и спустя какое-то время после написания той или иной вещи оцениваю её уже с вашей точки зрения. То есть я как бы становлюсь одним из вас и сливаюсь с вами. А значит, и в этом весь парадокс, пишу я не только для себя, но и для вас. К тому же, чем интересней вам написанное мною, чем больше вы меня читаете, тем больше я зарабатываю и тем независимей становлюсь, что в нашей жизни немаловажно. Поэтому читайте меня, дорогие читатели, как можно чаще. А я уж постараюсь оправдать ваши ожидания!