В 1915 году московская актриса и собирательница народных сказаний Озаровская встретила на реке Пинеге худенькую, маленькую старушку, которая жила в большой бедности, тяжело работала, а ещё для прокорма пела на свадьбах «невестины речи» и «на похоронах вопила».

Это была Мария Дмитриевна Кривополенова, последняя настоящая хранительница и сказительница русских былин. Потрясённая Озаровская уговорила Марию Дмитриевну поехать в Москву, а потом чуть ли не по всей стране — в Петрограде, на Украине — устраивала её выступления.

«Бабушка Мария Дмитриевна» в больших городах нисколько не робела, всюду — в Кремле, в Третьяковской галерее — отыскивала приметы старины и целыми часами пела свои былины в столичных залах, где собиралось иногда до трёх тысяч человек. Характера была строгого. Уже при советской власти, при очередном приезде Кривополеновой в Москву её пожелал увидеть нарком Луначарский. С приездом своим к старушке запоздал на полдня, а когда наконец появился, Кривополенова к нему не вышла. Сказала, чтоб передали: «Марья Митревна занята. Пусть подождёт». И нарком ждал её целый час.

Назначенная новым государством пенсия всё равно не спасала, и до конца своих дней великая сказительница так и продолжала свои скитания по деревням. Умерла высоко и красиво, как в былине. Писатель Борис Шергин рассказывает, как зимой в страшную пургу люди довели Марию Дмитриевну до постоялого двора. «Сидя на лавке, прямая, спокойная, Кривополенова сказала:

— Дайте свечу. Сейчас запоёт петух и я отойду.

Сжимая в руках горящую свечку, Марья Дмитриевна произнесла:

— Прости меня, вся земля русская».

И с этими словами скончалась.

И.Линкова

«Давным-давно, после смерти Утера Пендрагона, не было в Британии короля, и каждый рыцарь надеялся захватить корону себе. Стране грозил голод — всяк нарушал законы, зерно, долженствующее стать хлебом для бедняков, втаптывалось в грязь, и некому было призвать злодеев к ответу.

И вот, когда дела стали совсем уже плохи, явился Мерлин, чародей, и во весь опор прискакал он туда…»

О, сколько маленьких сердец и сердец уже взрослых, усталых встрепенутся в счастливом предвкушении! Сейчас, сейчас появится Артур, и Британия обретёт своего короля, и волшебный меч Экскалибур будет освобождён из каменного плена, и всё начнётся сначала, потому что легенды о короле Артуре можно слушать без конца…

Эндрю Лэнг посвятил этому всю жизнь. То есть, разумеется, не только рыцарям Круглого Стола, но всему таинственному, зыбкому, недоказуемому, что теряется в глубине времён и, может быть, объясняет суть человеческой природы.

Лэнг был профессором, исследователем мифологии и религии, председателем Лондонского общества фольклористов, переводчиком «Илиады» и «Одиссеи». Его взгляды были порой весьма оригинальны. Например, профессор считал, что религия как таковая не произросла постепенно из первобытных верований, но возникла из врождённой способности человека к ясновидению, гипнотизму и другим сверхчувствам.

На литературном поприще Эндрю Лэнг выступал в роли поэта, романиста, литературного критика, но главным его вкладом оказались сборники волшебных сказок и переложения древних легенд, которые стали классикой английской детской и юношеской литературы.

Для наших читателей колоритные и самобытные тексты Лэнга могут оказаться новинкой: сборник «Легенды о короле Артуре» впервые был опубликован по-русски только в 2000 году.

И.Линкова

Дмитрий Григорович утверждал, что «поэзия действительности несравненно выше той, которую может создать самое пылкое воображение». В русской литературе XIX века он представлял так называемую «натуральную школу», выступавшую за правдивое и сочувственное отражение жизни простых людей.

Лучшими его произведениями, по общему мнению, считаются повести «Деревня», «Антон-Горемыка», «Пахарь», роман «Рыбаки». «Помню умиление и восторг, — признавался Л.Н.Толстой, — произведённые на меня, тогда шестнадцатилетнего мальчика «Антоном-Горемыкой», бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом».

Впрочем, даже самые лучшие повести Григоровича, характеризующие его не только как гуманиста, но и как мастера пейзажа, в наши дни не очень известны. За исключением одной-единственной — печальной и трогательной истории маленького циркового акробата. Она называется «Гуттаперчевый мальчик».

А.Копейкин

Читая воспоминания о Чуковском, каждый раз испытываешь сложную гамму чувств: искреннее восхищение его разносторонним талантом невольно сменяется размышлениями отнюдь не радостного свойства — почему же в нынешней детской литературе нет личности подобного масштаба?

Сегодня нам остро не хватает Чуковского, он нужен буквально как воздух — во всех своих ипостасях! Чуковский-поэт, Чуковский-сказочник, Чуковский-лингвист, Чуковский-переводчик, Чуковский-литературовед, Чуковский-летописец… Но едва ли не в первую очередь в этом юбилейном году хочется вспомнить Чуковского-критика с его метким и злым пером.

В книге «Памяти детства» Лидия Корнеевна Чуковская пишет: «“Гимны” среди его критических статей редкость. Напротив, слыл он критиком зубастым, драчливым, задорным. Критические его работы всегда были анализом, разбором, острым, неожиданным, свежим, заставлявшим читателей по-новому взглянуть на, казалось бы, знакомого автора (таковы статьи о Леониде Андрееве, Короленко, Брюсове, Бунине, Блоке); иногда же разборы вели к совершенному уничтожению, к убийству наповал (“Третий сорт”, статьи о Чарской, об Арцыбашеве, о Вербицкой). И та же его необузданная любовь к искусству, мечта окропить благодарными слезами руку Льва Толстого оборачивались ненавистью, живою ненавистью ко всякой рутине, пошлости, фальши, эпигонству — и просто недобросовестной, корыстной, ремесленно-равнодушной работе.

Вся работа Корнея Чуковского — портретиста, критика, историка литературы, сказочника, теоретика перевода; вся его работа во всех жанрах — фельетонном, текстологическом, исследовательском — была всегда заразительна, “заражала своим влиянием”. Высмеивал ли он пошляческие романы, подыскивал ли ключ к творчеству Короленко или к личности и поэзии Анны Ахматовой и Александра Блока, комментировал ли новонайденные строки Некрасова — как острой иглой вводил он в кровь читателя живительную отраву увлечения искусством. Кроме неожиданных мыслей бурными эмоциями полны все его статьи о литературе. Пусть с ним не соглашались: отрава взволнованности искусством обновляла кровь».

 

А.Копейкин