Вершиной творчества Кольцова стали его «русские песни». К началу 1830-х годов в российской поэзии было немало примеров более или менее удачных стилизаций в духе народного творчества. «Песни» Кольцова некоторое время тоже воспринимались как стилизации, однако на самом деле поэт создал принципиально иное направление. В этом ему помимо таланта помогла среда, в которой он вырос. В стилизациях поэтов-дворян «народность» сводилась к употреблению просторечий и иногда к использованию размера народной поэзии. Для представителя народа язык русских песен был родным, а не заимствованным. Поэтому Кольцов, носитель этого языка, обращался с ним намного увереннее и свободнее. В результате он, осваивая очередной стихотворный жанр и пытаясь создать стилизованные «народные песни», стал основателем новой фольклорной и литературной традиции. Его песням присущи одновременно яркая образность речи и мысли, богатая лексика, стройный сюжет и выдержанный размер. 

Новаторство Кольцова проявилось и в том, что в качестве лирического героя в русскую литературу впервые вошел крестьянин, причем часто это крестьянин-бедняк или батрак. Темы песен Кольцова — печали и радости, труд и отдых, раздумья и мечты такого крестьянина — тоже были новыми для отечественной словесности. Поскольку поэт взял из фольклора все лучшее, крестьяне в его песнях рассудительны, решительны, трудолюбивы, наблюдательны и сострадательны. Их радость светла, а печаль достойна и мужественна.

В одном из писем Алексея Васильевича есть слова: «Если литература дала мне что-нибудь, то именно вот что — я видел Пушкина». Но автор «Евгения Онегина» тоже был рад тому, что познакомился с Кольцовым. При всей мощи своего дарования, при том всеобъемлющем влиянии, которое Пушкин оказал на русский язык и литературу, он не создал песен, которые сложил Кольцов, так как недостаточно знал ту жизнь, которой живут их герои.