Борис Шергин. Собрание сочинений: том третий

Шергин вёл свой Диариус почти всю жизнь, и новое издание, хотя не лишено пропусков, впервые представляет текст в наиболее полном виде. Вернее, ту его часть, которая охватывает период с 1939 года по 1970-й. Отрезок впечатляющий, но не исчерпывающий, поэтому с самого начала стоит ждать продолжения. Оно последует, и даже на этом издатели не готовы остановиться: «Запланирован ещё один том, но его явно недостаточно».

О важности текста говорить бессмысленно: вероятно, сходную роль играет продолжающаяся публикация ремизовского «Дневника мыслей». То, что читатель долгое время не имел авторитетного корпуса дневников Шергина, — упущение, граничащее с чем-то куда более печальным. Долгие годы выдержки из них публиковались в периодике; в 1990 году появилась книга «Изящные мастера», которая среди прочего включила в себя множество фрагментов Диариуса. В 2009-м вышел том дневников «Праведное солнце», охватывающий тридцатилетний период, в 2010-м — книга «Не случайные слова», собравшая в основном неизвестные записи. Однако издание «Москвоведения» убедительно переводит все прежние в категорию «пройденного этапа».

Самый интересный вопрос заключается в том, какое значение эти дневники имеют для ценителей и знатоков детской литературы. Ответ: далеко не самое очевидное, но от этого ничуть не менее важное. Перед нами строго «родительская» книга: хороший шанс ощутить в полной мере, какие глубины скрыты под игривыми волнами басенок о Шише. Это чтение — труд, и (во всяком случае, поначалу) достаточно тяжёлый. Пыл ценителей струящегося волшебства народной речи могут остудить беспощадная замедленность повествования и упорная репететивность. Почти как в монументальном музыкальном произведении в стиле «минимализм»: вечное возвращение к одним и тем же темам и настроениям.

Из этих тем-настроений с некоторой уверенностью можно выделить ряд ключевых: плач о «неустройном житьишке», неустанное и неодобрительное созерцание современности, которым противостоят думы о святых (для героя записей они — подлинная реальность, можно сказать, современники), воспоминания, всматривание в природу, в себя. Автор Диариуса живёт, конечно, не в кромешном аду, но во вселенной несомненного и тотального упадка, «вавилоне асфальтовом». Асфальт вообще становится у Шергина особенным обозначением, именем городского суетного мира. «Я сейчас на асфальт не обижусь», — пишет он в ясный весенний день.

«Я закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян», — говорил Блок Чуковскому, и шергинские «мурлетка старая», «икота» певицы, изображающей «Соловья», хотя смешны, но в то же время страшно родственны этим обезьянам. «Оконные бельма», «осатанелая житуха» — всё это обступает, душит, оборачивается «всемирной смертью». Тем острее жажда молитвы, тем ярче воспоминания о юности и родной земле, поиск радости и спасения: «Через нужду, через болезнь, через тревогу я гляжу в природу». И, должно быть, самое удивительное: «Сказке нигде не загорожено». Кажется, с каждым годом таких вдохов всё больше, даже самое опасное ненастье им покоряется.

Есть искушение выстроить из трёх томов некую историю, увязанную и с последовательностью их номеров. Так, первый будет собранием былин и сказок, весёлых историй о Шише, которые можно прочитать детям; во втором легче заметить отстранение художника, свободу, которую он дарит языку. В этом смысле второй том «взрослее». Наконец, дневник — недвусмысленное «adults only». Дело не в том, что Шергин подчас не стесняется в выражениях, никогда, впрочем, не доходя до брани. Просто в медленности, глубине, опыте, в мучениях этой книги он, всегда стремившийся, чтобы язык говорил будто без его участия, беззащитно открывает свои собственные слабость, силу и веру. Такую искреннюю разумную простоту очень важно наблюдать и обдумывать именно взрослым. По меньшей мере, для того, чтобы быть не только «мудрыми, как змеи».

Кирилл Захаров