Анна Никольская. Необыкновенная история жизни Патрика Фицджеральда Додо — единственного и неповторимого

Анна Никольская — автор восемнадцати книг и лауреат нескольких премий. Если вы не знали об этом, новая книга исправит недоразумение: на первой же странице нас встречает краткая биография писательницы. А ещё раньше, на переплёте, мы натыкаемся на завлекательный издательский текст: «Устраивайтесь поуютнее в кресле под торшером, закутавшись пледом, или на террасе с яблоком в руке и принимайтесь за чтение».

В этой «приманке» маркеры, сигнализирующие, что нас ждёт старое доброе книжное приключение (с торшером и пледом!), рассыпаны весьма щедро. Схожим образом действует и сама Никольская. Она выстраивает мир, словно используя некие схемы, многократно опробованные и потому беспроигрышные.

Речь в книге пойдёт о существе, нежно любимом каждым кэрроллофилом, — о птице додо. Автор нарекает своего героя Патриком и делает путешественником — дронт обитает на шхуне, где читатель и застаёт его расположившимся в плюшевом кресле. История начинается с длинного, подробнейшего названия — совсем как в старинных романах. Далее мы видим попытку создания несколько манерной, но трогательной книжки, будто бы переведённой с какого-то иностранного языка. Одно диковинное слово следует за другим: рапан — нектарин — кункен — гомункулус. Корабль Патрика называется «Моцарелла», а вино его родичи пили, разумеется, пальмовое.

Книга Никольской — своего рода упражнение в каллиграфии: додо скрупулёзен (ещё «педантичен» и «щепетилен»), но столь же скрупулёзен и его создатель. Кажется, ещё немного, и красные заглавные буквы первых слов в оглавлении сложатся в акростих. Вот автор использует экзотические слова, вот жонглирует синонимами, вот завершает почти каждую эффектно названную главку эффектной же фразой-ударением. Вот встраивает книгу в широкий литературный контекст: это и путешествие, и стимпанк, и антиутопия. Ведь уютный маленький мир дронта противостоит жестокому миру Мегаполиса, где даже нельзя держать домашних питомцев. Всё очень аккуратно, всё выверено до дюйма. Да, рецепты Никольская использует беспроигрышные. Очевидно, не подозревая, что в этом и заключается её главный просчёт.

Стоит чуть приглядеться к героям, и конструкция, выстроенная с таким тщанием, даёт трещину. Педантичный, но тактичный додо, тщеславный и наглый профессор, старуха со странностями — все они, словно пыльные куклы, которых достали с чердака для того, чтобы они сыграли свои роли.

Вызывает ли сочувствие Патрик? Да, но скорее потому, что «так надо», ведь подобные герои и создаются для того, чтобы вызывать сочувствие. Раздражает ли профессор Спагетти? Да, но опять же — по аналогичной причине. Ворчливая и эксцентричная мадам Катапилла, обожающая кошек… Сколько таких уже было? Мы понимаем, что автор читал Оруэлла и, возможно, смотрел «Бразилию», но от этого нам не легче. Узнавание не назовёшь радостным — оно ближе к навязчивому déjà vu.

На шестьдесят третьей странице появляется тень фрёкен Снорк: «…на развороте — чёрно-белая картинка с толстым хвостатым существом, похожим на бегемота. На лбу у существа чёлка, а на задней лапе — браслет…» Этот абзац, последний на странице, — словно маленькое окошко в мир, где всё «по-настоящему», в котором хорошо жить, за который хочется сражаться. Увы, но педантичный и наполненный «маркерами» мир самого Патрика для этого мало оборудован.

Конечно, любой читатель хотел бы избавить дронта от нелёгких испытаний, а заодно и себя — от неотвратимости и обречённости, которые временами охватывают: бездушная, безвоздушная и суетливая атмосфера Мегаполиса, хотя описана бегло, почти скупо, ощущается на удивление живо. А вот после этого «единственного и неповторимого» Патрика хочется усадить на «Моцареллу» и отпустить на все четыре стороны. Даже «парящий» финал выглядит стопроцентным deus ex machina. Опять — «так надо», так принято. И читатель едва ли воспарит.

Природа текста Никольской двойственна: можно сказать, что он неплохо написан и сконструирован почти безупречно. Есть деликатно поданные находки: те же диковинные слова, к примеру, способны пробудить в ребёнке любопытство исследователя. Однако в целом книгу трудно назвать удачей. Хотя она и входит в «Большую сказочную серию», сказочные волшебство и очарование её как будто совсем не коснулись: слишком она холодна, слишком заметно в ней присутствие «конструктора». Но конструктор этот не лишён способностей: быть может, то время, когда он сыграет на поле детской литературы всерьёз, не заставит себя долго ждать.

Кирилл Захаров