Трынцы-брынцы, бубенцы...
Трынцы-брынцы, бубенцы... : русские народные потешки, прибаутки, заклички, считалки, дразнилки, колыбельные песни / художник Николай Попов. — Санкт-Петербург ; Москва : Речь, 2016. — 143 с. : ил. — (Читаем с «Библиогидом»).
Николая Попова часто упоминают в одном ряду с «живыми классиками» отечественной книжной графики ― Борисом Диодоровым, Виктором Чижиковым, Сергеем Алимовым, однако он всё ещё как будто менее известен и остаётся в тени. Молодые иллюстраторы учатся по его художественным решениям «режиссуре книги», ценители ищут сборники бразильских и португальских сказок в хорошем состоянии, критики вспоминают о пацифистском пафосе рисованной истории «Зачем?» — его работы попали не в массовую детскую культуру, с круговоротом переизданий для всё новых поколений подрастающих читателей, но скорее в некий эстетский её отсек. Радовать детей, а не быть предметом культа, его рисункам не приходилось уже давно.
-
Издание 2016 года -
Издание 1984 года
Как бы ни было почётно такое «надмирное» положение, оно кажется несправедливым и нелогичным. Поколение 1980-х ― ранних 1990-х годов, заставшее основные его книги, детские или недетские («Робинзон Крузо», 1974; «Тысяча и одна ночь», 1975; «Волшебная арфа», 1977; «Сказки и легенды Португалии», 1980; «Дверь на лугу», 1980; «Трынцы-брынцы, бубенцы...», 1984; «Мифы, сказки, легенды Бразилии», 1987), теперь уже может удостоверить, что их странные, метафоричные, одновременно радостно-лукавые и жутковатые иллюстрации производят на сознание ребёнка совершенно особое, ни на что не похожее, незабываемое впечатление.
Вот почему очередной книгой серии «Читаем с Библиогидом» стало переиздание сборника русского детского фольклора «Трынцы-брынцы, бубенцы...», составленного фольклористом-музыковедом Георгием Науменко и вышедшего с рисунками Н. Попова в оформлении А. Райхштейна в 1984 году.
* * *
Большинство детских фольклорных произведений имеет чёткое назначение и момент произнесения. Колыбельными убаюкивают новорождённых, потешками и пестушками сопровождают гимнастику для малышей до двух лет, считалочки используются детьми постарше в коллективных играх. Всё это ― особенности устного бытования. Когда те же тексты попадают в детскую иллюстрированную книгу, готовые к прочтению не только «по поводу», но, как любая другая детская поэзия, просто подряд, — ярче высвечивается их чисто литературная привлекательность и многогранность. Становятся заметней не только ритмы, рифмы и созвучия, но словесная и смысловая игра, драматичность и алогичность сюжетов, колоритность персонажей.
Кажется, именно этим наблюдением руководствовался Николай Попов, оформляя «Трынцы-брынцы, бубенцы». Он не заимствует народные изобразительные стили, не останавливается на традициях и среде бытования потешек, прибауток и песенок. Он почти отказывается от исторического контекста (известного лишь взрослому читателю), но ставит себя на место ребёнка ― и находит визуальные образы в самих словах, из которых состоят эти короткие произведения. Дождь льёт из огромного ведра в небе, гусь взаправду едет на палочке (художник снабжает её колёсами), а уточка — на дудочке. Прокоп, у которого кипит укроп, из сочетания звуков превратился в добродушного пытливого человечка, чьи бесцельные перемещения («Пришёл Прокоп — / Кипит укроп, // Ушёл Прокоп — / Кипит укроп») обрели смысл, и нарочитые повторы скороговорки вдруг оказались поворотами сюжета.
Художник размыкает предопределенный прошлым мир и впускает в него новую свободу (свободу принимать абсурдное как должное), а вместе с ней и новую игру. Благодаря этому в «Трынцах-брынцах...» легко уживаются совсем разные персонажи, композиционные ходы, реалии. На некоторых разворотах динамичные сценки удваиваются, утраиваются, последовательно показывая действия персонажей и образуя своего рода комикс; на других — событий нет вообще, лишь застывший пейзаж на фоне огромного неба. Среди весёлого народца в русских рубахах и платочках встречаются вдруг современные дети или эксцентричные, украшенные необычными подробностями герои (вроде деда Харыбая, у которого одна нога деревянная, вторая обута в лыжу, вместо посоха ― ухват, а за плечами мешок из лоскутного одеяла). По закону этой же свободы в книгу проникли вещи из известного сегодняшнему ребёнку быта ― веселящийся троллейбус, барахлящий мотор, гантель, велосипед. Пространство книги создано таким образом, что анахронизмы не разрушают колорит фольклорных песенок, но становятся ещё одним элементом общего скоморошьего веселья, при этом позволяя ребёнку, читающему или слушающему книгу, опознать себя и свой опыт как часть этой странной игры.
Разношёрстный сборник, составленный из более чем ста маленьких разрозненных текстиков, художник смог собрать в единое пространство. В его основе — переходящий с разворота на разворот (с небольшими вариациями) пейзаж: бурая или сизая бугристая земля, ветхие заборы, далёкие домишки, низкий горизонт и над ним ― огромное, высокое, чистое, не заполненное ничем, кроме цвета и света, небо. Трудно представить себе другую книгу, в которой ощущение простора было бы передано так буквально: не нарисованной перспективой, но свободным местом на странице. Это место не пусто (так же, как в реальности никогда не пуст никакой, даже самый пустынный пейзаж) — его наполняет цвет неба. Листая сборник, ребёнок перебирается от рассвета к сумеркам, от яркой дневной ясности к тусклому предгрозовому свечению, от утра к ночи и снова к рассвету. Через это изменение света, нарисованные просторы наполняются течением времени, и ― чудо! ― обретая хронотоп, пространство оживает, создаётся новый необычный мир. Это сотворение удивительно само по себе, и отдельно прекрасно тем, что совершается в честь лишь веселья и забавы, для той безбашенной игры, что разворачивается тут и там на разноцветных страницах книги.
* * *
Выпущенное «Речью» новое издание отличается от прежнего и оформлением, и содержанием. К сожалению, не все оригинальные иллюстрации сохранились, поэтому в нашем сборнике не хватает нескольких разворотов и, соответственно, нескольких текстов; кое-где утраченные иллюстрации заменены сохранившимися со времён работы над книгой вариантами. Для издания со столь тонкой, почти архитектурной организацией, «сконструированного» как единое целое, это всё-таки потеря ― идеальным и последовательным воплощением художественной концепции Николая Попова, образцом книжного искусства навсегда останется издание 1984 года.
Однако у новой книги есть и преимущества: современные возможности полиграфии позволили сделать цвет чище, линии ― чётче; теперь все иллюстрации воспроизведены максимально близко к тому, как их нарисовал художник. Это издание получилось «иным» в самом лучшем для детской книги смысле ― приближенное по цвету к изначальному замыслу, оно неожиданно оказалось светлее и радостней, чем мы привыкли о нём думать.
Ольга Виноградова
