«Оле-Лукойе» и «Леса-чудеса» с иллюстрациями Виктора Пивоварова

Традиционно считается, будто Генрих Сапгир, один из самых заметных советских неподцензурных авторов, писал стихи для детей только потому, что не печатались его «взрослые» произведения. Точно так же принято считать, будто «настоящего» Пивоварова можно увидеть лишь в концептуалистских работах, детские иллюстрации же были для него делом не слишком обязательным. В свете подобных традиций сборник «Леса-чудеса», переизданный «Речью», особенно интересен и ценен, поскольку заставляет в них усомниться. Поэт создаёт как будто обычные детские стихотворения о путешествиях в безмятежные сказочные края или о не вовремя проснувшемся братце Морозке. Но это тексты с добрым секретом: бесхитростные, складные рифмы вдруг оборачиваются находчивой игрой, экспериментом. Работа Пивоварова не менее изобретательная и чёткая: лев, леопард, пылающий дракон похожи на символы из чародейской книги, а жители страны Смеянии — на фигурки из средневековых манускриптов. Пленительная гипнотическая статичность, которая позднее станет основной приметой стиля, ещё не властвует, а только проступает, покоряется доверительной теплоте. В согласии с тем, как Сапгир апеллирует к детской тематике «вообще», мерцают интонации и настроения более ранней, традиционной книжной графики. И в этом ещё одна особенность издания — иллюстратор представлен здесь с не совсем «обычной» стороны; в период, когда его манера только формировалась, мир его картинок не в полной мере был подобен сновидению, волшебному аквариуму.

Ил. В.Пивоварова к «лесной сказке» Г.Сапгира «Ночь и день»

Как нельзя лучше неповторимый стиль Пивоварова проявился в иллюстрациях к сказке Андерсена «Оле-Лукойе». Глядя на эти работы, можно придумать новую историю искусства. Такую, где художники будут делиться на тех, чьи картины полны энергии и действия, и тех, кто изображает как будто застывшую грёзу. Пивоваров, конечно, из братства последних — даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять: здесь живут иначе, не так, как по другую сторону стекла. Здесь если и проскользнёт ритм, движение, то замедленные, заворожённые. Очень силён элемент условности: предметы быта и детали соприродны персонажам; кажется, что всё одушевлено или не одушевлено в равной степени, подчинено единому таинственному закону. Сквозь неподвижность прорывается драматичное буйство красок — суть чудесного мира. Взрослые могут загибать пальцы, выискивая параллели: геометричность Эшера расцвечена почти босховской фантазией и сюрреализмом в духе Макса Эрнста. Но разнимать на части единое — занятие так себе, к тому же книга сделана вовсе не для взрослых. Иллюстрации, несмотря на нездешнюю атмосферу, свободны от чрезмерной мудрёности или фантастических «страшностей», как и пересказ Ирины Токмаковой, для которого они были сделаны. Мы не найдём таинственного брата Оле-Лукойе, всадника, сажавшего одних детей на коня перед собою, а других — позади, и которого всё те же взрослые зовут Смертью.

Стоит добавить, что переиздание вышло таким, каким его захотел увидеть сам художник, — в красочной суперобложке, с картинками, «снятыми» с оригиналов, и даже со специально добавленным рисунком — одним из домиков на форзаце книги.

Кирилл Захаров