ПЯТЬ ИГРУШЕЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ
В нынешнем году отмечается столетие Октябрьской революции. Мало кто будет спорить с тем, что она повлияла и на детскую литературу: книжки для маленьких переменились. Кроме того, нередко в них возникал сюжет, взятый из литературы предшествующего периода, но заметно преображённый. Назовём его «революция игрушек» или «бунт игрушек».
До революции игрушки возмущались почти исключительно с воспитательной целью: к примеру, хотели научить жестокосердых и беспечных хозяев-детей достойному поведению. Мотив «запомнит» и будет использовать в своих куда более поздних стихотворных сказках К. И. Чуковский («Мойдодыр» и «Федорино горе»). Правда, вместо игрушек у него фигурируют одежда и предметы быта.
Свою воспитательную функцию «бунты» сохранили и после революции, но сюжет переосмыслялся, — то, что раньше служило попыткой научить детей, условно, хорошим манерам, теперь использовалось как повод объяснить сущность революционных событий; в игрушечном мире появилась «классовая борьба». Перелистаем несколько книг, построенных на этом сюжете, и рассмотрим картинки.
«Как жили куклы и что сделал оловянный солдатик» (1924)
Александр Неверов ярко показал несправедливость в отношении угнетённых игрушек: на стороне «буржуазных» кукол Кларочки и Зиночки выступала их хозяйка. Самодельная же кукла Марфа и оловянные солдатики служили барыням, причём солдатик Панфилов «вместо благодарности за верную службу» получил увечье.
Панфилов подговаривает Марфу связать Кларочку и Зиночку и занять их место. Разгневанной хозяйке солдатик заявляет: «Все куклы должны быть равными, одеваться в хорошее платье, есть хорошую пищу, учиться грамоте и вместе на бульвар ходить в тёплые дни…» В конце своей прочувствованной речи Панфилов даже утирает пот.
Подобные детали, а также то, что солдатик всерьёз страдал «с народом», превращали его в по-настоящему живого героя. В книжке есть другие сильные моменты: например, кукла Марфа ужасается, увидев в зеркале своё лицо, а Панфилов объясняет, что причина этого — подневольный труд.
Посмотреть книгу
(чтобы увидеть книгу целиком, зарегистрируйтесь на сайте НЭДБ)
«Бунт кукол» (1925)
На фоне истории Неверова книга «Бунт кукол» Сергея Городецкого выглядит далеко не такой самобытной, пусть даже перед читателем принципиально другой текст — стихотворный. Автор его уже имел солидный литературный опыт, а для детей начал сочинять ещё до революции.
В качестве отрицательного персонажа снова выведена «буржуазная» кукла, которой другие игрушки прислуживают. «Уж давно повсеместно / Была революция, / Но у кукол — известно! — / Головы куцые: / На митинг не ходят / Не знают о свободе…» Кукол просвещает очередной агитатор — на этот раз Стёпка-Растрёпка, в чём-то схожий с балаганным Петрушкой. В конце книжки идёт речь о возможности мировой революции: «Китаец бумажный / Живёт неважно. / Чёрный арап / На борьбу ещё слаб».
Бойкие, местами смешные строчки автор дополнил собственными иллюстрациями. Грубоватые картинки напоминают о лубке или опытах футуристов, пусть к этому движению поэт и не примыкал. Но, хотя Городецкий не внёс чего-то по-настоящему яркого в сюжет «революции игрушек», в целом книга не лишена оригинальности.
«Война игрушек» (1925)
Следующая книжка выглядит, увы, куда более ходульной, а забавные картинки почти не могут это замаскировать. Но сам Николай Агнивцев — поэт с интересной судьбой. Уехав из России после революции, он затем вернулся обратно и начал активно писать для детей. Именно его, не называя, правда, фамилии, Чуковский спустя годы вывел в книге «От двух до пяти», называя одним из «подхалимов-халтурщиков», что «усердно посрамляли в своих писаниях сказку и всячески глумились над её чудесами».
Так или иначе, из-под пера Агнивцева нередко выходили вполне советские по духу сказки, отмеченные «полезностью»; это могли быть истории о спорящих домах или бастующем Винтике-шпунтике. На них была похожа и «Война игрушек», содержавшая в себе фантазийный элемент, преломившая события Гражданской войны и вновь рассказавшая об игрушечной «классовой борьбе».
«Ваньки-Встаньки» и «Матрёшки» озадачены появлением роскошных иностранных игрушек. Гости запихивают законных хозяев детской под стол, но те выдвигают лозунги «Все равны! Долой господ!» и начинают революцию. Следуют перестрелки и стычки, в ходе которых «белые игрушки» оказываются побеждены.
Не слишком замысловатая книжка (почти половина её — описания упомянутых стычек) интересна, пожалуй, тем, что революция представлена здесь не как переворот, изменение сложившегося порядка вещей, но как возвращение естественной ситуации, искажённой игрушками-чужаками.
«Бунт игрушек» (1925)
Пьеса «Бунт игрушек» (первоначально — «Ночные приключения игрушек»), напротив, очень любопытна, правда, не как самостоятельное произведение, а в контексте идей и взглядов её автора. К сожалению, о самом Александре Бардовском известно немногое, однако текст открывается его вступительным словом, объясняющим, как автор видел детский театр.
Само слово «пьеса» здесь не вполне уместно, Бардовский даёт подзаголовок «театрализованная игра». Действие предполагало творческую импровизацию: указано, что «текст является только примерным». Всё это связано с новшествами, которые предполагалось внедрить в детские инсценировки и массовые зрелища, размывая границу между зрителями и актёрами и побуждая последних к большей активности.
Бардовский говорит, что в концепции «театрализованной игры» отталкивался и от детского творчества: «Надо заметить, что весьма часто ключ к раскрытию новых культурных форм находится в сфере детского творчества, — у детей все творческие возможности почти не затуманены <…> хотя они часто и очень просты по форме, а потому с трудом замечаемы».
Для энергичной импровизационной игры подойдёт и немудрёный сюжет. Восстание, бунт игрушек — что может быть эффектней? Однако бунт получился довольно тихим и даже милым, лишённым заострённой социальности. Чем-то он напоминает бунты из дореволюционных книжек. Игрушки под предводительством Куклы сбегают от хозяина, чтобы осчастливить обитателей Детского Дома.
Побег и ночное шествие составляют основное содержание пьесы, а история в целом парадоксально напоминает написанную спустя десятилетия сказку Джанни Родари «Путешествие Голубой стрелы».
«Бунт игрушек» (1927)
Книжка с точно таким же названием, как у предыдущей — «Бунт игрушек» Александра Гурина — была в своём роде очаровательным, но довольно безалаберным курьёзом эпохи. Оригинальности здесь нет, но противоречивая абсурдность сообщала тексту некоторый игровой шарм. Нонконформизм игрушек-зверей был совершенно инфантилен, они не желали умываться и одеваться, в этом, собственно, и заключался весь «бунт». Хозяйка — девочка Зоя — отправляется в Африку, чтобы заручиться поддержкой Льва, но по прибытии выясняется, что у зверей давно «Нет князей, / Нет царей <…> А жираф / Глупый граф — / Служит где-то в Откомхозе / Старшим конюхом в обозе».
Впрочем, председатель-Крокодил всё же предписывает игрушкам-зверушкам больше не безобразничать.
* * *
К самому концу 1920-х годов игрушки стали бунтовать реже. Вероятно, повлияла пресловутая борьба со сказкой — одушевление игрушечных персонажей не приветствовалось. Однако революция продолжалась в книгах конструктивистского толка или «полезных», научно-популярных.
Книга Я. Миллера (псевдоним Николая Заболоцкого) «Как победила революция», иллюстрированная Алисой Порет, увлекала попыткой почти документального воспроизведения революционных событий. А в книге «Как мы делали Аврору» (1931) детям предлагалось самостоятельно реконструировать революцию.
Позднее сказки вернулись. Многочисленные бунты игрушек переродились в советскую сказочно-революционную историю «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1936). На долгое время она стала канонической, а деревянный человечек сделался главным игрушечным бунтовщиком и трикстером.
Герои других новейших фантастических историй часто были нацелены скорее не на переустройство действительности, а на исправление отдельных её огрехов. Революция и восстание постепенно отходили к опыту историческому или даже романтико-мифологическому. Бунт, хоть и сказочный, мог расцениваться как несогласие с установившимся порядком вещей, а подобное, разумеется, было уже недопустимо.
