Уолтер Де Ла Мэр «Три обезьяны королевской крови»

В издательстве «Волчок» впервые на русском языке выходит произведение поэта и прозаика Уолтера де ла Мэра, написанное больше ста лет назад и ставшее классикой английской детской литературы. Приключенческая притча о походе трёх обезьян мулла-мулгаров в страну своего дяди открывает перед читателями особый мир с оригинальными легендами и языком.

 

Уолтер Де Ла Мэр

Мулла-мулгары – разумные обезьяны, похожие на людей. Они перемещаются на двух ногах, не едят других животных и говорят на собственном языке. А Тим, Том и Нод ещё и принадлежат к королевскому роду. Правда, обитают они в отдалённой хижине, куда однажды прибыл их отец Сейлем, брат владыки заповедных Тишнарских долин Ассасиммона. Но после того, как Сейлем вернулся на родину, в жизни трёх его сыновей наступила мрачная пора, и потому они решили отправиться вслед за отцом долгой и опасной дорогой.

Повествование в романе, которое поначалу напоминает экзотическую сказку в духе Редьярда Киплинга, постепенно приобретает библейские черты. Будь то встреча с английским моряком или с хитроумными кабанами, каждое препятствие становится для трёх братьев символическим испытанием. Тишнарские долины вовсе выглядят потерянным раем и окутаны мистическим ореолом, а само понятие Тишнар обозначает нечто невыразимое и божественное – то, чего нельзя облечь в слова. Роман Уолтера Де ла Мэра можно считать предтечей фэнтези, причём не современной жанровой, а классической толкиновской саги. В причудливом, наделённом логикой и реалистичными подробностями пространстве «Трёх обезьян королевской крови» разворачивается остросюжетная история, по-новому обыгрывающая архетипические сюжеты.

 

Уолтер Де Ла Мэр «Три обезьяны королевской крови»

 

Быстро темнело - из-за снега или же из-за того, что в самом деле завечерело. Птицы умолкли; лишь трещал ночной козодой. То далеко, то близко слышно было, как в сумерках рыщет и взрыкивает лесное зверье. Между стволов заклубилась морозная дымка; Нод наглухо застегнул свой тулупчик. Он промерз насквозь, и приустал, и очень тосковал по дому. А вот толстобрюхий здоровяк Том отличался недюжинной силой, а Тим был поджар и мускулист. Заметив, что Нод спотыкается под тяжестью ноши, Том предложил:

— Отдай котомку мне, о мулла-джуггуба [Принц Костров]!

А Тим рассмеялся.

Но Нод отказался уступить свою кладь; он устало брел следом за братьями, пока не настала глубокая ночь. Когда же сгустилась тьма, мулла-мулгары потолковали промеж себя и решили, что если заночуют внизу, на земле, то, бесспорно, спать будут «перед лицом опасности». Так что Том вскарабкался на гигантское деревооллаконду, и спустил вниз веревку, свитую из толстых плетей ползучего куллума, и втянул наверх все три тюка. Тогда Тим подтолкнул младшего братца снизу, а Том подал лапу сверху, и Нода втащили наверх: бедняга слишком окоченел и промерз, чтобы лезть самому, следом за тюками, за овчинным тулупчиком и всем прочим. Последним вскарабкался Тим. Братья поужинали мулгарским хлебом и сморщенными от мороза ягодамимамбель — они кислые и утоляют жажду, — и выпили, или, скорее, пососали стеклистые сосульки, что в изобилии свисали с сучьев раскидистого, недвижного, истерзанного стужей дерева. Опасаясь леопардов (или Розанов, — так переводится их мунза-имя), братья договорились сторожить по очереди: первым Том, потом Тим, и последним Нод. Они привязали котомки к веткам, устроились поудобнее в широких гладких развилках ствола, и вскорости Тим крепко заснул.

А вот Ноду не спалось — таким одиноким и потерянным ощущал он себя в кроне громадного обледенелого дерева под сводами черной чащи. Он снова и снова поглаживал себе мордочку коричневой лапкой, чтобы глаза закрылись покрепче. Он зарылся поглубже в овчинный тулупчик. Он пересчитал свои пальцы, и еще раз, и еще. Он повторил язык Семидесяти семи Странников от начала и до конца. Все было тщетно. Далеко и близко слышались голоса лесного зверья, и шорохи, и хищная поступь; в листве оллаконды свили гнезда бессчетные птицы-ткачики; что еще хуже, Тим вскорости захрапел, да так громко и заунывно, что беднягу Нода пробрала дрожь. Наконец он не выдержал. Он подался вперед и тихонько позвал:

— Том, брат мой, ты не спишь, Том?

— Засыпай, малыш Умманодда, — отозвался Том, — если я уж взялся сторожить, так значит, сторожу.

— Но мне не спится, — пожаловался Нод, — ткачики раскричались.

— Тим поет во сне, — рассмеялся Том. — Отчего бы и крошкам-портняжкам не петь?

— А леопарды до нас не доберутся? — пискнул Нод.

— Думай о хорошем, брат мой, не о плохом, — посоветовал Том. — Но вот что мы сделаем: ты покарауль немного, пока сон не идет, а я подремлю, а как только поймешь, что сон подступает, кликни меня и разбуди; тогда, маленький братец, ты мирно проспишь до утра.

И Том, не дожидаясь ответа, засунул голову под мышку; и вскорости в кроне оллаконды загремел храп Тома, еще более громкий и жуткий, чем у Тима.

А Нод, продрогший и закоченевший, все сидел, подергивая ушами. Меж листвы затрепетал тонкий лунный луч. Свет слегка ободрил беднягу, и он подумал: «Вот теперь Нод скоро начнет задремывать», — как вдруг из лесной тьмы выбежало целое стадо, или гурт, диких свиней, и они, пыхтя, принялись рыться под деревом. Опасливо глядя вниз, Нод смутно различал в неярком лунном свете их длинные, черные, щетинистые уши и хвосты с кисточками.

А пока все стадо копалось в снегу, один из кабанов задрал рыло и громко взвизгнул:

— Хо-о-олодно, холодно!

— Хо-о-олодно, холодно, — подхватил второй.

— Хо-о-олодно, холодно! — откликнулся третий. И все снова молча принялись разрывать снег.

— Королева Гор бродит по Лесу, — снова начал первый, — с инеистыми перстами.

— А плечи ее из снега.

— А ноги ее изо льда, — взвизгнул третий.

— Королева Гор, — всхрюкнули свиньи все вместе и снова стали рыться, и толкаться, и тихонько повизгивать.

— Го-о-олодно, голодно, — пронзительно заголосил один из кабанов, резко вскинув голову, так что Нод со всей отчетливостью видел бледно-зеленые, алчные щелочки глаз.

— Ху-у-удо, худо, — отозвался другой.

— Весь шудд замело, весь буубаб померз, укки и то не осталось, — заверещал третий.

— Королева Гор бродит по лесу, — снова всхрюкнули все вместе. Но тот кабан, что, запрокинув голову, рассматривал крону дерева, по-прежнему глядел вверх не отводя глаз — глядел и морщил узкий пятачок, пока наконец все свиньи не перестали кормиться.

— Кабаны, братья мои, братья мои кабаны, — пробормотал он. — Мулгары в ветвях сидят, целых трое, трое в ряд — верно, путников отряд… Эй вы там!

Нод счел за лучшее промолчать, но кабаны развернулись и застучали что есть силы задними ногами по стволу оллаконды.

— Эй ты там, малявка мулгар в овчинном тулупчике!

— Будешь так пинаться, роговая ступня, разбудишь моих братьев, — предостерег Нод.

— Братьев! — гневно взвизгнул кабан. — Что братья перед орехами-укка? Как вас звать и куда путь держите?

— Братьев моих зовут Томма и Тимбулла, а я — Нод, — отвечал маленький низза-нила. — Мы идем во дворец из эфелантовой кости и азмамогрила, который принадлежит нашему дяде Ассасиммону, Владыке Тишнарских долин.

При этих словах свиньи заворчали промеж себя.

— Спускайся и расскажи нам! — позвал тощий желтый кабан и клацнул челюстями. В лунном свете на щетине его замерцали искры инея.

— Что рассказать? — не понял Нод.

— Про этого твоего Тишнарского Владыку. Ох уж эти лжеязычные мулгары!

И снова Нод промолчал.

И тут заговорила жирная старая свинья — тихим, вкрадчивым голосом:

— Ты, верно, очень, очень богат, принц Нод, ведь мешки твои полны орехов, и я как будто бы чую королевский шудд! А Ассасиммон — твой дядя, подумать только! И дом у него длиннее тысячи свиных хвостиков; а в садах полным-полно деревьев с плодами и медом — как тут гостю не посетовать, что желудок у него только один! Спустись чуть пониже, о принц Нод, и расскажи нам, бедным изголодавшимся свинкам, о державном Ассасиммоне и о его роскошных яствах.

И так сладко звучал ее льстивый голос, что Нод решил, будто нет особого вреда в том, чтобы спуститься на одну-две ветки пониже. И хотя пальцы его все еще немели от холода, он начал осторожно слезать вниз.

— Но только возьми котомку — только котомку не забудь, маленький принц. Знатным вельможам сидеть в снегу зябко.

— Свиньи ходят голышом, но знати холод незнаком, — завизжало все стадо.

— Спускайся потихоньку, принц Нод, не потревожь своих царственных братьев, принц Нод! — приговаривала старая хитрюга.

Нод поддался на ее льстивые речи и, отвязав драгоценную кладь, неслышно соскользнул на землю вместе с нею.

— Трон, трон принцу Ноду! — завопила старая свинья. — О, что за царственная куртка — о, какая красивая куртка! — И вот Нод плюхнулся на котомку в лунном свете среди снегов, а все дикие свиньи, почуяв шудд, подобрались ближе — четыре десятка диких свиней по меньшей мере.

— Ассасиммон, Ассасиммон, Тишнарский принц, Тишнарский принц, — похрюкивали они и с каждым словом напирали и придвигались все ближе и ближе, поводя голодными рылами; все ближе и ближе — так что Нод с трудом усидел на месте; все ближе и ближе — да как завизжат! — Свиньи голодны, братец Нод… Шуддовые лепешки, шудд, шудд! — И все стадо ринулось на него — словно обрушилась гигантская свиная волна. Нод опрокинулся в снег; по нему промчались десятки остреньких копытец. Весь в синяках и царапинах, тяжело дыша, бедняга с трудом сел и огляделся. Но свиньи исчезли бесследно, и котомка — тоже; все до одного орехи, весь шудд до последней корки, весь мякотный мулгарский хлеб до крошки. Внезапно с дерева донесся громкий резкий окрик:

— Хо, хо и ахох! Что стряслось? Что стряслось?

Нод поднял глаза: Том и Тим глядели вниз, раздвинув лапами посеребренные луною листья. И Нод, трепеща, поведал им всё: про то, как ему не спалось, и про свиней, и про котомку.

— О мудрейший низза-нила! — воскликнул Том, дослушав рассказ до конца. — Прошлой ночью — мулладжуггуба, нынче ночью — Нодда-неллипого [Принц Костров, Свиная Башка].

А Тим даже говорить не мог от огорчения, ведь его колдовская книжица из листьев экссвикссии лежала в котомке Нода — и теперь пропала безвозвратно. Так что на сей раз братья предоставили Ноду карабкаться наверх самому. Снова устроившись в надежной развилке, измученный, несчастный низза-нила закрыл ладонями мордочку и почти тотчас же заснул.

Когда же он вновь открыл свои маленькие ясные глазки, сквозь зеленые сумерки на сосульках и заснеженных ветках тут и там проблескивал рассвет. Нод поглядел вниз: Том и Тим вычесывались. Так что и он тоже соскользнул на землю, и скинул тулупчик, и прыгал и кувыркался до тех пор, пока не согрелся. Тогда и он тоже вычесался, и пошел и сел рядом с братьями у подножия дерева-оллаконда, и позавтракал своей долей заплесневелых орехов. Поначалу братья злились на него и хмурились, разгрызая скорлупу своими мощными клыками, и с сожалением провожали глазами каждый орешекукка,чтоонклалсебеврот.Ноденьразгорался;здесь,где деревья росли не так густо, становилось все светлее; зигзагами запорхали яркие птицы — иные не больше желудя; сотни и сотни длиннохвостых попугаев-парракитов заорали и заверещали в кронах, наблюдая за тремя голодными путниками, и братья понемногу начали забывать про Нодов ужин со свиньями. Когда же завтрак был съеден, Том, Тим и Нод снова углубились во мрак Мунзы.

Как собака по запаху находит следы хозяина, так и наши мулла-мулгары словно бы нюхом отыскивали дорогу. Никакой тропы там не было, кроме разве той, что протоптали стада кабанов или стаи муллабруков и мунза-псов. А один раз Том внезапно застыл как вкопанный и, распахнув широкую ухмыляющуюся пасть с рядами блестящих зубов, указал на землю и прошептал: «Розаны!» Братья постояли немного, разглядывая обледеневшие следы леопардицы и ее детенышей на свежевыпавшем снегу. Ноду даже померещилось, будто он чует ее дыхание в морозном воздухе. После того они двинулись вперед с оглядкой, однако ж храбро сжимали дубинки и в своих красных куртках и высоких меховых шапках выглядели весьма свирепо. Спустя какоето время гигантские деревья снова сомкнулись кучнее, и вскоре густые ветви образовали над головами высокие непроницаемые арки, так что путники шли в стылой и вязкой полумгле, точно в преддверии ночи. И так плотна была лиственная крыша, что ни снежинки не проникало под сумеречную сень. Лишь редкий иней искрился на шипастых скорлупках от плодов, разбросанных древесными обезьянами. Гигантские промерзшие жгуты куллума и дикого перца свешивались узлами и петлями, протянувшись от ветки к ветке; порою стайка белкохвостов или паукообразных долгопятов, невесомо раскачиваясь на этих заиндевелых веревках, осыпала трех чужаков неумолчной бранью. Но хотя Том взывал к обезьянкам на их же собственном языке, «Уллалюллауббаджуб» или как-то так, что означало: «Мы друзья», — те удирали со всех лап, или хвостов, и прятались в лиственных кронах и среди теней, испугавшись путников в красных куртках и при дубинках, которые шагали с высоко поднятыми головами, под стать жутким умгарам.

Однако в безмолвии леса Нод радовался даже такой компании. В непроглядной темноте братья присаживались отдохнуть и подкрепляли силы горсточкой орехов, а скорпионы и пятнистые древесные пауки следили за ними из своих нор. Путешественники знать не знали, в какой стороне находится солнце, и не смели разжечь костер с помощью своих палочек из страха перед тенями деревьев. Ночами они спали, тесно прижавшись друг к другу, — оно было и теплее, и безопаснее, — а Том и Тим по очереди несли стражу.

Так прошло много дней — без единого проблеска света. Снова и снова путники крадучись переходили кабанью тропку или замирали с дубинками наизготовку и ждали, пока пройдет леопард. Частенько за ними увязывались стаи мулгаров: они держались рядом, перепрыгивая с ветки на ветку, и осыпали чужаков угрозами. Но большинство лесных созданий, измученные жаждой и голодом — ведь таких холодов Мунза-мулгарский лес не знавал вовеки, — поневоле покинули лес в поисках еды и тепла. Братьям нередко приходилось осматривать кору деревьев и шарить в трещинах скал и под камнями, как поступают баббабумы, чтобы поймать и съесть какую-нибудь ползучую тварь-другую. Ничего живого они не встречали, кроме разве раскачивающегося на ветке долгопята-другого или изредка — старого угрюмомордого грустного муллабрука с семейством: отца, мать и детенышей; в придачу в лесу попадались маленькие острозубые м’боко, что разгрызают даже эфелантий бивень, пикодиллы и ядовитые пауки. Но и эти тоже во множестве погибли от холода и голода. И теперь, вместо бледно-зеленых и янтарных лампад светляков, пылали лишь инеистые огни Тишнар. В это заснеженное царство теней птицы залетали редко, кроме разве кроваво-красных, как божьи коровки, крохотных телатьютов — эти, чирикая, бегали вверх-вниз по стволам деревьям. Телатьюты водятся только там, куда почти не проникает свет дня; по слухам, они разговаривают с духами деревьев или гигантскими нумами, что рыщут в сумраке.

Лапы странников разболелись и воспалились от ядовитых иголок, что порою пронзали насквозь даже такую, как у них, толстую кожу; глаза изнылись от непроглядной темноты. Но вот наконец на восьмой день трое братьев снова вынырнули из густой чащи в яркий свет дня и сияющие снега. Все ниже и ниже спускались они в обледеневшую заболоченную долину. А ближе к полудню, едва различимые в облаках пара, вырывающегося из их же собственных ноздрей, они увидели огромное стадо, или табун, пасущихся эфелантов. Эфеланты, выстроившись бесконечной вереницей — столько даже Ноду не сосчитать! — громадные, среднего роста и совсем маленькие, обрывали заиндевелые ветви деревьев, согревали листья и плоды своим дыханием, мощным, как кузнечные мехи, а потом заталкивали в пасть. Заболоченная почва ходуном ходила от их топота. Братья шли бок о бок, ступая как можно неслышнее, но не останавливаясь и не замедляя шага; Нод завороженно любовался на исполинов. Очень скоро зоркие маленькие глазки, поблескивающие в массивных каменно-серых головах этих гороподобных зверюг, заметили мелькающие в траве красные куртки. Повисла тишина; эфеланты перестали кормиться.

— Меелмута гларен джхар! — пробормотал Том. Мулла-мулгары бесшумно и храбро шагали все вперед, не глядя по сторонам и даже головы не поворачивая. Ибо говорится, будто ничто так не злит и не раздражает этих чудищ, как пристальный взгляд. Им становится не до еды и не до купания; и даже громадины-самки перестают кормить детенышей. Их гигантские туши сотрясает дрожь, эфеланты волнуются и места себе не находят, если чей-то блестящий глаз из-под века глянет на них слишком пристально или задержится слишком надолго. Умгары, мулгары, леопарды, даже унылые муллабруки с охряными мордами — все они терпеть не могут, когда их неотрывно рассматривают. Но почему так — понятия не имею.

Может статься, охваченный изумлением Нод слишком надолго задержал взгляд на Князьях Мунзы: ибо исполинский самец-эфеланто с одним обломанным бивнем, раскачиваясь, шагнул вперед сквозь длинную траву, оттопырил хвост и перегородил им путь. Мулгары двинулись было в обход, и тут он ухватил длинным, в два пальца толщиной, хоботом Нода поперек пуза, мягко встряхнул его и поднял высоко в воздух над осокой.

При виде этого эфеланты во множестве затопали через болото и воздвиглись в тумане вокруг вожака. Нод держал руку в кармане, так что ее плотно прижало к тощенькому бедру; и тут, словно во сне, пальцы его нащупали круглый и твердый Волшебный камень. Совладав со страхами и вися в воздухе, в двадцати или более футах между землею и небом, Нод повернул голову и тихонько проговорил: «Не обижай низза-нилу, о Князь Леса; мы слуги Тишнар». При звуке имени Тишнар все эфеланты вскинули хоботы и оглушительно затрубили в унисон. А вожак-эфеланто, который шутки ради вскинул Нода в воздух, со всей осторожностью вновь поставил его на землю. И трое братьев, чуть ускорив шаг, заковыляли дальше.

 

THE THREE MULLA MULGARS/THE THREE ROYAL MONKEYS Copyright © The Estate of Walter de la Mare, 1921
© Лихачева С. Б., перевод, послесловие, 2021
© Любаев С. В., иллюстрации, 2021

© ООО «Издательство Волчок», оформление, 2021