Поймать свет: отрывок из книги Мег Каннистры «Проблема с падающими звёздами»

Дебютный роман для подростков американской писательницы Мег Каннистры – одновременно сказочная притча и более чем правдоподобная история о преодолении последствий несчастного случая. Главная героиня Луна и её отец пережили автомобильную аварию. Луна сильно повредила лицо. Она боится общаться с людьми, живет отшельником, пока однажды её одиночество не нарушает удивительная семья, переехавшая в соседний дом.

Мег Каннистра «Проблема с падающими звёздами»

Эпиграф к этой книге, которая скоро должна выйти в издательстве «Поляндрия», взят из «Маленького принца», и неспроста. Рассказчица Луна в некоторой степени тоже чувствует себя жительницей отдельной планеты. Маска в пол-лица скрывает шрамы, но проводит черту между Луной и остальными – «нормальными» людьми. Луна даже перестаёт видеться с лучшей подругой, всё больше погружаясь в одинокие ночные бдения с биноклем. Однако в типичный сюжет о травме и её принятии вплетаются, почти с самого начала, мистические мотивы.

Очередной бессонной ночью Луна замечает, что в доме напротив происходят странные вещи: уменьшаются и увеличиваются предметы, возникают и бесследно исчезают редкие оптические иллюзии. Набравшись смелости, героиня знакомится с соседскими детьми оттуда – Алессандро и Кьярой. Они, как и их родители, принадлежат к тайному ордену чистильщиков, которые следят за звёздами. Буквально – собирают звёздную пыль и учат летать небесные светила, родившиеся совсем недавно. Неудивительно, что с такими друзьями у Луны вскоре появляется возможность повернуть время вспять и избавиться от своего недуга. Однако выбор сложнее, чем кажется. Недаром один из вполне реалистичных, бытовых персонажей романа, говорит рассказчице: «Испытания призваны сделать нас сильнее». В истории Луны, написанной поэтичным, в духе романтизма образным языком отчётливо звучит совсем не сказочный подтекст. Иногда и болезненный, тёмный опыт зачем-то нужен, несёт скрытый свет, который стоит разглядеть и поймать, чтобы оставить позади мрачные переживания.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стайки красных и оранжевых листьев проносятся по моросящему позднеосеннему небу, как будто ими выстрелили из ракетницы. Они поднимаются со своих веток, а затем кубарем слетают вниз и собираются мокрыми кучами на желтеющей траве у нас в саду. Я подавляю зевок, не сводя глаз с небольшого уголка соседнего дома, который виден через окно нашей кухни. Никто не входил и не выходил с тех пор, как туда въехали вечером. По крайней мере, насколько мне известно. Я заснула на подоконнике где-то в полтретьего ночи, а проснулась, уже когда солнце начало выглядывать из-за крыш.

С прошлой ночи я сделала тринадцать рисунков дома Сапиенти. На каждом обозначила время, как на фотографиях, которые в телевизоре постоянно делают детективы. Я бы и больше нарисовала, но мама заставила меня спуститься позавтракать и сделать часть домашки. Она строго придерживается плана: домашняя работа после завтрака и до обеда в те дни, когда утром не надо к доктору, и после обеда до ужина в те дни, когда надо.

— Что ты высматриваешь, Луни? — спрашивает дядя Майк. Он заходит к нам каждый день. Обычно после того, как закрывается закусочная Бьянкини, чтобы обсудить с папой бизнес, потому что папа привык быть там главным и без этого скучает. Но сегодня он сбежал в обеденный перерыв, потому что мама готовит свою знаменитую курицу пармиджана.

Мы сидим за кухонным столом, поглощая сэндвичи с курицей. Я их обожаю. Хлеб аппетитно поджарен и приправлен кайенским перцем, чтобы придать мясу остроты. Даже лучше, чем у нонны Бьянкини. Мамины сэндвичи лёгкие, булочки поджарены на масле с рубленым чесноком, сверху покрыты тягучей моцареллой и тёртым пармезаном — получается сэндвич на чесночном хлебе. У нонны они слишком жирные и оседают в желудке тяжёлой подковой. Но я ей никогда этого не скажу. Это такое негласное семейное правило: никогданикогда не говорить нонне, если её блюда вдруг нельзя назвать объедением.

— Должно быть, мою любимую племянницу и крестницу увлекло что-то очень интересное, — замечает дядя Майк, — раз она на меня даже не смотрит!

— Да ничего такого. — Слово «волшебство» крутится у меня на языке, всё пытаясь вырваться на волю, но я проглатываю его вместе с курицей.

Я прерываю слежку и откусываю большой кусок сэндвича. Не нужно пока никому говорить, что именно я видела. Особенно после того, как отреагировала мама. Какое-то время пусть это остаётся только моим секретом. Вдохновениемдля новых рисунков. Я разузнаю о соседях больше и наполню альбом их странным волшебством.

— Сэндвичи восхитительные, как обычно. — Дядя Майк вытирает с бороды крошки хлеба и улыбается маме. Дядя Майк — вылитый мой папа в молодости: те же чёрные волосы, те же густые брови, тот же большой нос крючком. Клюв Бьянкини. Мой нос тоже раньше так выглядел.

— Спасибо, Майк. Вы с братом всегда такие благодарные едоки! — говорит мама.

— Это мы от папы унаследовали, а тот — от своего. — Папа поднимает руку с инвалидного кресла и пихает брата в бок. — Бьянкини хорошую еду за милю чуют и никогда от неё не отказываются! — Он улыбается. Папа всегда в хорошем настроении, когда дядя Майк в гостях.

Я закидываю в рот последний кусочек сэндвича, наслаждаясь тягучей моцареллой, острой курицей и сладким томатным соусом. Мне нужно на улицу, получше рассмотреть дом соседей. Их приезд застрял у меня в голове, как перчинка в зубах.

— Не торопись так, Луна.

После аварии есть стало сложнее, потому что от долгого жевания ноет челюсть. Иногда из-за этого вообще есть не хочется. Но живот постоянно урчит от голода, а мамина курица пармиджана — не то блюдо, которое я готова пропустить. Как сказал папа, от хорошей еды Бьянкини не отказываются.

Мама улыбается, глядя на мою пустую тарелку.

— Заслужила звёздочку, — говорит она, собирая тарелки и складывая в раковину на потом.

— Мне с детства не давали наклеек со звёздочками за то, что я всё съела, — отвечаю я.

— Может, и правда надо возродить традицию, — говорит папа. — Чтобы ты ела побольше.

Я пожимаю плечами:

— Или мама может готовить курицу пармиджана на завтрак, обед и ужин.

— Так она тебе тут же надоест. — Мама вытирает руки о джинсы и садится обратно за стол. — И чем мне тогда тебя подкупать?

— Всякими штуками для рисования. Например, большим мольбертом хорошего дерева. Не дешёвкой из магазинчиков для рукоделия.

Папа смеётся, гулкий низкий звук, кажется, идёт прямо из диафрагмы. С таким богатым, музыкальным смехом ему надо было становиться оперным певцом.

— Моя маленькая да Винчи. Не знал, что ты теперь и красками хочешь заняться!

— Красками? — говорит дядя Майк, сверкая чёрными глазами. — Я знал, что ты у нас художница, как я. С тех пор, как ты схватила свой первый мелок.

Я улыбаюсь ему:

— Хочу попробовать. Но акварель — это не по мне. Мне нравятся густые, масляные краски. Нам как-то дали их на пробу на рисовании.

— Сможешь изобразить что-нибудь похожее? — Дядя Майк указывает на один из моих последних рисунков с урока. Мама повесила его на стену. Глория, моя кузина, танцует в своей балетной студии — она вертится на одной ноге, и тюлевая юбка закручивается вокруг неё. Это один из моих лучших рисунков. Даже моя учительница по рисованию мисс Дасарио так считает. Она сказала, что у меня отлично получается схватывать жизнь и переселять её на бумагу. Я больше не хожу на занятия Глории и не рисую балерин. Я вообще мало что рисую, кроме того, что видно с моего дерева.

На секунду кажется, что всё как обычно: курица пармиджана, разговоры про рисование, обед с семьёй. Как раньше, когда папа мог работать и не сидел в инвалидном кресле. Когда Майк не приходил каждый день держать папу в курсе дел в закусочной. Когда я по четвергам была в школе и ела на обед тако в большом шумном кафетерии с Тайли и ребятами, а не дома с родителями.

Может, сэндвич с курицей и правда меня вылечит. Звонит телефон, и мама соскакивает со стула узнать, кто это.

— Луна, — зовёт она. — Это Тайли.

Живот скручивает. Мыс Тайли познакомились в детском садике, когда я случайно села в мокрую краску. Её мама положила ей запасное платье, потому что Тайли вечно что-нибудь на себя проливала, и она мне его одолжила. С тех пор мы с ней разделяли любовь к неоновым цветам, страшным фильмам и острой еде.

Телефон звонит всё громче.

Наверное, Тайли побежала звонить в женский туалет во время большой перемены. Она знает, что на мой телефон звонить или писать бессмысленно. Я его уже несколько недель не заряжаю. Зачем телефон, если ты всё время дома?

— Хочешь с ней сегодня поговорить? — как бы невзначай спрашивает мама.

Когда мыс папой только-только вышли из больницы, всё вокруг казалось таким обнадёживающим. Доктора говорили, что лицо заживёт, ожоги потускнеют, а маска будет нужна максимум месяц. В течение этого месяца Тайли звонила каждый день и заходила в гости почти так же часто. Мыболтали, как будто всё нормально. Или, по крайней мере, почти нормально — и я чувствовала себя тоже почти нормально, хотя перед каждым её визитом зачёсывала волосы так, чтобы они закрывали бóльшую часть маски. А потом, как упрямый сорняк, в разговоры докторов всё чаще стало пробираться слово «операция». Всё сложнее становилось верить, что я вообще когда-нибудь смогу выздороветь.

Через месяц Тайли ещё как-то пыталась заполнить неловкую тишину шутками или рассказами про школу. Но голос не мог выбраться у меня из груди. Его как будто похоронили под обломками машины. Чем дольше маска оставалась на лице, тем сложнее становилось заговорить. Натужно, неловко. И я перестала пытаться. Теперь я прячусь, когда Тайли приносит домашку или спрашивает, не зайду ли я к ней в гости на выходных. Я не хочу гадать, что она теперь обо мне думает. Слово «уродина» само собой выползает откуда-то из головы, но я его подавляю. Тайли не будет так обо мне думать. Но вдруг?

Со дня аварии прошло уже два с половиной месяца, а с тех пор, как я виделась с Тайли, — почти месяц. Мы никогда так надолго не разлучались.

Когда с тобой происходит такая перемена, становится почти невозможно быть для друзей тем же человеком, что раньше. Сложно притворяться собой, когда ты на себя даже не похожа.

Я качаю головой, упёршись взглядом в стол.

Мама цокает языком, но ничего не говорит. Включается автоответчик. У меня снова ёкает в животе. Тайли вешает трубку, не оставив сообщения.

Отчасти я этому рада, отчасти жалею, что она ничего не сказала. Тогда я бы услышала её голос и поняла наконец, злится она, что я её избегаю, или нет.

— Я отвезу тебя в закусочную около двух, да? — спрашивает мама у папы, потом бросает взгляд на часы. — Ох, не уверена всё-таки, что тебе стоит сегодня туда ехать...

— Почему? — спрашивает папа, немедленно начиная заводиться.

И я возвращаюсь в реальность.

— Тебе тяжело с порогом. И потом, не нужно перенапрягаться! Доктор Мадан говорит...

— Он ничего не понимает, — отмахивается папа. — Я раньше каждый день приезжал к четырём разбираться с продуктами, проверять освещение. От пары часов работы с документами в офисе ничего не случится.

Мама прищуривается. Она знает, что сидением в офисе над гроссбухами дело не ограничится.

Когда папины родители поженились, они открыли небольшое кафе и жили над ним. Закусочная Бьянкини. Стены у входа увешаны старыми чёрно-белыми фотографиями, по одной на каждый год из сорока четырёх лет существования. Папа и дядя Майк начали работать там с моим нонно ещё в детстве. Когда нонно постарел, его сменил папа. Он выкупил соседнее здание ателье, и закусочная выросла. На Стейтен-Айленд Бьянкини знают все. В газетах нас называют лучшей итальянской закусочной во всём районе.

 

Проблема с падающими звёздами / Мег Каннистра ; перевод с английского: Екатерина Юнгер. — Санкт-Петербург : Поляндрия Принт, 2021. —296 с.
Text copyright © 2019 by CAKE Literary LLC
All rights reserved, including the right of reproduction in whole or in part in any form. Published by arrangement with Simon & Schuster Books For Young Readers, An imprint of Simon & Schuster Children’s Publishing Division.
© Юнгер Е. А. Перевод на русский язык, 2021© Юлия Широнина. Иллюстрация на обложке, 2021
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Поляндрия Принт», 2021