Найти общий язык: отрывок из книги Юлии Мазуровой «Особый случай»
Юлия Мазурова. Особый случай
В восьмом классе, где учится главная героиня Инга, появляется новенький – Игорь Дарьин. Он сильно отличается от сверстников, подчас в лучшую сторону: беседует с педагогами на равных и прекрасно разбирается в математике. В то же время Игоря до сих пор встречает из школы мама, а его стиль общения иногда кажется по-детски наивным. Инга неожиданно для себя начинает дружить со странным новичком, пока весь остальной класс всё больше настраивается против него.
Юлия Мазурова. Особый случай
Повесть Юлии Мазуровой «Особый случай» победила в номинации «Выбор детского жюри» Международной премии имени Крапивина, а теперь выходит в издательстве «Пять четвертей». Успех книги именно у детского жюри выглядит неслучайным, хотя речь идёт об очередном тексте с выраженной социальной проблематикой. Всё сделано по известному канону: есть Игорь Дарьин, герой с особенностями развития, есть отторгающая его враждебная среда – класс Инги, а также сама Инга, начинающая художница с высоким уровнем эмпатии, которая помогает Игорю враждебной среде противостоять. Подобных историй немало, и часто подростки относятся к ним с пренебрежением из разряда: «Взрослые опять учат нас великой мудрости, что плохо быть злым, а хорошо быть добрым». Но «Особый случай» находит общий язык с читателем. Почему? Прежде всего, книга попросту талантливо написана, и ребята из детского жюри это почувствовали. Здесь нет попытки имитировать подростка-рассказчика и «сойти за своего», повествование ведётся от третьего лица. В тексте, как и в качественной взрослой литературе, много ярких деталей, эпитетов и метафор, а синтаксис не упрощён нарочито. Наглядный пример: «акварельный сон», «гулкий пробуждающий окрик мамы» и удачное сравнение комнаты Инги с тоннелем метрополитена, то есть, с чем-то общественным и неуютным. В целом стиль «Особого случая» богаче и точнее большинства сестёр повести по жанру. Кроме того, герои отнюдь не плоские, антагонист Дарьина Ковалёв – многогранный персонаж со своей историей. Пожалуй, именно такой социальная проза для подростков и должна быть: внимательной к языку, построенной на полутонах в том, что касается характеров.
Глава 3
Хочешь, тебя пожалею?
В то прекрасное утро, часов в семь, Инга еще сладко пала, наслаждаясь каким-то воздушным, акварельным сном, когда дверь в ее комнату вдруг с грохотом распахнулась и мама, уже сильно взвинченная, громко и гулко прокричала в дверной проем, как в тоннель метрополитена:
— Где макет каталога новой выставки?!
— А? — Инга сонно приподняла голову.
— Он лежал у меня на столе! Ты постоянно везде лазаешь и всё трогаешь! Куда ты его дела?
— Какой? — Инга села на кровати, чтобы побыстрее проснуться. — Эль Греко?
— Нет! — прокричала мама. — Последний! Живопись начала XX века.
Мама Инги довольно часто находилась в раздраженном состоянии. Работа у нее была нервная. Она курировала и организовывала художественные выставки, а это всегда сопровождалось срывами, интригами, скандалами и постоянным напряжением. Но главным объектом раздражения мамы всё же служила именно Инга. Нет, конечно, иногда мама ругалась и с папой, и с Димоном, но папа был взрослым и независимым человеком, а Дима — любимым сыночком. И только Инга всё и всегда делала не так.
— Я его не видела, — Инга уже вылезла из кровати и быстро одевалась. В школу идти еще рано, но и поспать теперь точно не удастся.
— Видела! Ты всё время роешься у меня в столе!
В дверях появился папа.
— Марин, ты в ящиках-то смотрела? Может, убрала куда?
— Я всё перерыла! Нигде нет! Мне его сегодня показывать в одиннадцать!
— Ну не волнуйся, сейчас найдем, — папа оставался спокоен и жизнерадостен, потому что, кроме него, этого некому было делать.
— Если она его не утащила из дома!
— Я его в глазане видела! — громкоповторилаИнга.
Она уже бегала по квартире и заглядывала во все места, где только мог оказаться дурацкий каталог. Инга его не помнила, но подозревала, что могла кудато переложить. На крики вышел Дима в трусах.
— Чего шумим?
— Мама каталог потеряла, — объяснила ему раздраженно Инга.
— Я ничего не теряла! В этом доме ничего положить спокойно нельзя!! — кричала из другой комнаты мама.
И начался полный разгром квартиры. Инга перебирала книжные полки в большой комнате. Папа, опустившись на колени перед маминым письменным столом, разбирал его ящики.
— Клади обратно в том же порядке! — утомленным голосом говорила ему мама. — У меня здесь всё на своих местах.
Папа, скептически глянув на ворох бумаг, книг и даже какой-то одежды на ее столе, продолжал тщательно осматривать ящики. Дима, не спеша натянув штаны и сунув бутерброд в рот, перебирал книжки в комнате Инги. Мама не останавливаясь ругала Ингу.
— Ничего оставить спокойно нельзя. Постоянно роется в моем столе, берет всё без спроса. Всё вокруг принадлежит ей! Теряет, отдает друзьям!
— Ты преувеличиваешь, Маня, — примиряюще говорил папа. — Чего она там отдала друзьям?
— А кисти, привезенные мне из Испании? Тут же уволокла в свою студию — и поминай как звали!
— Это было полгода назад, — увещевал ее папа.
— Ты мне их сама отдала! — орала из большой комнаты Инга.
— Я тебе отдала, да! И это совершенно не означает, что их надо было разбазаривать! — кричала мама в ответ.
— Ну предупреждай тогда заранее или прикрепляй на цепочку свои кисти! — всё больше заводилась Инга.
— Ты слышишь, какая хамка! — оскорбленно говорила мама отцу.
Дима тем временем спокойно дожевывал второй бутерброд и не торопясь перебирал книги. Инга еще не завтракала, конечно. Никто не будет думать о таких мелочах во время извержения домашнего Везувия. Кстати, ей уже и в школу пора. А мама продолжала:
— Я вообще не понимаю, что у нее в голове! Ничего не хочет, ничем не занимается, ни с кем не дружит. Лишь бы выбежать куда из дома и шляться одной целыми днями!
— Ну конечно, лучше твой крик постоянно слушать! — отозвалась Инга.
— Нет, ты видишь, никакого уважения ко мне! — страдальчески обращалась к отцу мама. — Я целыми днями только и делаю, что бегаю, стараюсь всё успеть. Тут покормить дочечку, тут одежды ей купить, тут краски ей достать.
— Ага, как же, покормить… — бубнила себе под нос Инга, продолжая поиски злосчастного каталога. — А она только и думает, как мне навредить! И ничего другого в голове нет.
— Ну перестань, Марина! Ну что ты говоришь! — папа уговаривал ее вполголоса, но Инга его прекрасно слышала.
— Да ты сам посмотри, как она ко мне относится!
— А ты как ко мне? — вопрошала Инга, уже еле сдерживая слезы.
— Что из нее вырастет? Ничего не умеет, ни о ком не заботится. Бескрылая какая-то! Эгоистка! Злая! Пацанка. Кому она будет нужна такая?
— Прекрати, Марина! — папа поднялся раздраженно. — Остановись наконец. Поищи свой каталог.
— Я весь дом уже с утра перерыла! — сорвавшимся голосом крикнула мама.
Папа подошел к Инге.
— Иннусик, может, ты вспомнишь, куда его переложила?
Тут Ингиному терпению пришел конец.
— Я его в глаза не видела! Понятно?! — заорала она. — У нее спроси, куда она его переложила! — сдерживаемые слезы брызнули из глаз. — Нашли себе козла отпущения. У самой всегда бардак в комнате! Отвяжитесь от меня! Сами ищите свой каталог! — Она вскочила на ноги, вбежала в свою комнату и со всей силы звезданула дверью.
Но оказалась заперта вместе с братом.
— Напрасно ты так, — нарочито спокойно и свысока произнес он. — Сейчас вот найдем здесь у тебя этот чертов макет, и что тогда скажешь? — добавил он и засунул остаток бутерброда в рот.
— Иди отсюда! Без тебя разберусь, — гневно и хрипло прошипела Инга. Голоса орать уже не осталось.
— Как знаешь.
Дима вышел.
Инга плюхнулась на кровать в своей разбомбленной комнате. Все книжкилежали кучей на полу, вещи на кресле перевернуты, дверцы шкафа распахнуты… Скандал за дверью продолжал бушевать. Инга знала, что перечисляются все ее недостатки и проступки, а скоро будет обвинен папа, как главный защитник главного врага. Это происходило далеко не в первый раз, и Инга прекрасно знала сценарий мероприятия. После такого она обычно выходила из дома и часа два гуляла где-нибудь, не в силах ни с кем ни встретиться, нидаже сесть порисовать — пока не очистит с себя всё вылитое за время ссоры и не почувствует себя вновь самой собой. В школу она уже опоздала, но заикаться о том, чтобы уйти до того, как найдется каталог, и думать было нечего.
И тут за дверью всё неожиданно стихло. Через некоторое время в комнату зашел папа с толстой книгой в руках.
— Мы нашли каталог, — сказал он.
— Где? — сипло спросила Инга.
— В нижнем ящике маминого стола.
Они молча посмотрели друг другу в глаза, слов-то уже не было. Мама всё равно всегда права.
Инга вошла в школьную раздевалку, протолкалась среди висящих гроздьями пальто, курток и мешков сменки в дальний угол к окну, облокотилась на подоконник и приникла лбом к прохладному стеклу. Урок уже шел вовсю, и ломиться в класс не имело никакого смысла. На двадцать минут? Только хуже будет.
За стеклом по мокрому асфальту школьного двора бегал бездомный дрожащий пес. На секундочку он замер на месте и поглядел на Ингу. Хвост у пса был поджат между ног, шерсть грязно-желтая. В середине черного носа розовая протертость. Пес тоскливо глядел на Ингу, сотрясаясь всем телом от холода и неуюта, а Инга тоскливо глядела на него. Интересно, кому хуже? Тут пес вздрогнул и побежал прочь. Из будки вышел охранник и погнал его за ворота школьного двора.
Она отошла от окна и уселась у стены прямо на кафельный пол. Вся плитка была покрыта грязными засохшими следами. Валялся чей-то выпавший из мешка одинокий ботинок. Здесь было неуютно, в этом гардеробном промежуточном мире, но Инге сейчас не хотелось никуда: ни в класс, ни тем более домой. По крайней мере, здесь никого не было и не должно было появиться до самой перемены. И она надежно прикрыта свисавшейсо всех сторон одеждой.
Просидеть бы тут вот так до конца уроков, а потом пойти на курсы рисования. Но чем дольше она сидела, тем тоскливей ей становилось и тем жальче себя. На душе было совсем тошно. Она уже готовилась заплакать. Нос покраснел и защипал. И тут, подняв голову, Инга заметила, что, прижавшись щекой к чьему-то пальто, стоит и сочувственно смотрит на нее новенький. Сколько времени он здесь находился, определить было невозможно. Инга уже хотела рявкнуть на него. Но он вдруг произнес:
— Хочешь, тебя пожалею?
Прозвучало это так по-детсадовски, наивно и искренне, что Инга вместо того, чтобы отшить нежданного свидетеля ее слабости, ничего не ответила, а только шмыгнула носом и опять уставилась на грязный кафель. Игорь тихо подошел к ней, опустился рядом и мягко положил ей руку на плечо. Он ничего не говорил, да это было и не нужно.
Так они и сидели молча. От Игоря волнами исходило тепло, как от хорошо разогретой батареи. И Инга быстро согрелась и смягчилась. И ход ее мыслей тоже изменил направление. Стало забавно от такой диковинной ситуации. Сидя в обнимку, уже не так легко убедить себя, что никто тебя не любит.
Прозвенел звонок на перемену, коридоры наполнились шумом и гамом, но, как ни странно, никто не потревожил их здесь. Они, словно под покрывалом- невидимкой, были отделены и надежно спрятаны от всего мира. Перерыв закончился, топот и шум распределился по классам и затих.
— Пойдем? — предложила Инга.
— Пойдем.
Игорь аккуратно убрал руку с ее плеча, они поднялись и пошли на занятия.
Ковалев оглянулся на нее с любопытством и вопросительно поднял брови: где была? Инга заметила намечающийся фингал у него под глазом — результат их вчерашней полной нежности тусовочки. Она махнула ему, что позже объяснит.
Татьяна Аполлоновна начала урок с раздачи результатов вчерашней самостоятельной.
— Потасова — четыре. Бильбиян — три.
Она ходила по классу и протягивала каждому листок с его работой.
— Тексёз Кемаль, я поставила тебе три, но с большой натяжкой.
— Спасибо большое, Татьяна Аполлоновна! — искренне поблагодарил тучный Кемаль и вежливо, хоть и с трудом, приподнял свое грузное тело навстречу учительнице.
Инга знала, что у Кемаля был свирепый отец, раза в три больше своего громадного сына, и он очень не любил, когда Кемаль приносил домой плохие отметки. Хотя сам едва ли что-либо понимал в программе и никак не помогал сыну в учебе. Судя по всему, Татьяна Аполлоновна тоже это знала.
Самостоятельная, кстати, оказалась сложная. Половина заданий вообще непонятно на каком языке написана. Но Инга особо и не старалась. В прошлом году она была влюблена в тогдашнего учителя математики Сергея Алексеевича. И, как следствие, стала лучшей ученицей по предмету. А теперь никакой заинтересованности не было, и успехи в математике не очень ее волновали. А вот Вадик старался изо всех сил, потому что всегда был отличником.
— Ковалев — четыре.
ТатьянаАполлоновна положила листок с самостоятельной Вадика ему на парту. В его глазах за синей оправой очков мелькнули изумление, разочарование, недоверие — и тут же он спрятал все эмоции. Сделал вид, что всё в порядке.
— Дарьин — пять! Игорь, ты просто молодец. Ни единой ошибки! Очень, очень порадовал. Такая подготовка. Просто замечательное пополнение в классе!
Татьяна Аполлоновна улыбалась Игорю своей красивой, вычерченной, как на старинных гравюрах, улыбкой. Игорь со знанием дела кивнул и остался очень доволен собой. Это у него, правда, выходило по-детски, без бахвальства. Не противно, короче, а даже вполне себе очаровательно. А вот у Вадика Ковалева за синими очками опять засверкали эмоции. Его, казалось, больше возмутило не то, что он получил четыре, а то, что у Игоря пятерка. Ну ничего, от зазнайства должны быть прививки.
Инга начала встречаться с Ковалевым еще в прошлом году. Как ни странно, их свел Сергей Алексеевич, отправив своих лучших учеников на школьную математическую олимпиаду. Задания там были какие- то несложные, и, решив их раньше срока, они вдвоем с Вадиком отправились гулять по Москве. Он был интересный собеседник, но нещадно рисовался и выпендривался.
Узнав, что Инга рисует, Вадик потащил ее на выставку Дали, очень хорошую. Такую замечательную, что Инга всё забыла, увязла в сюрреалистических мирах, а когда очнулась, оказалось, что Ковалева рядом нет — он обиделся и ушел. Непомерное эгоДали подавило эго Ковалева, смеялась про себя Инга. В общем, тогда ей показалось, что роман не сложился. Но через некоторое время Вадик, преодолев свою гордость, снова позвал ее прогуляться. Теперь он осторожнее выбирал места, так, чтобы фокус их путешествий всё же сходился на нем.
Вадик прошептал своему соседу по парте Денису Климову:
— Так вот зачем ему джипиэс нужен! Ему, наверное, мама через часы надиктовывает ответы! Он же с ней постоянно на связи!
По всему классу было отчетливо слышно каждое слово. Пацаны невесело и нарочито громко рассмеялись. Но старания их пропали даром. Игорь вообще ничего не заметил.
«Конечно, — думала Инга, — они же уже нарисовали в голове картинку про этого своего одноклассника, которая называется “Полный идиот”. И высокая отметка по математике сюда совершенно не вписывается».
Не то чтобы вих классениктоне выделялся странностями. Вот, например, Антоша Селяков — очень ухоженный светлоголовый мальчик, аккуратно причесанный, со стрелочками на штанах, наглаженных рукойлюбящей матери. Антоша всегда умел обратить внимание на незаметные детали. Продиктуют им на уроке русского фразу «струился ручеек» — и всё! Пошло-поехало! Начинается: «Струился, струящийся, струйный», — на все лады повторяет Селяков. «Какой у тебя струйный голос! Струйная песнь зазвучала вдали!» И делал он это так заразительно, что вскоре весь класс повторял за ним и склонял выбранное выражение на все лады. И дурацкое словцо «струилось» во все стороны. Или поутру он мог забросить в головы еще не проснувшихся одноклассников какое- нибудь глупейшее стихотворение, покруче даже стихов, регулярно читаемых на каждом уроке артистичным учителем литературы Олегом Юрьевичем. Да так это Селяков делал, что заевшие в мозгу строчки все твердили потом целую неделю и невозможно было от них никак отвязаться. Вот, например, стихотвореньице, от которого Инга месяцы не могла избавиться (читается с интонацией Винни-Пуха)*:
|
Кто точит зубы по утрам, |
Но, несмотря на все свои «приветы», Антоша общался с одноклассниками непринужденно и свободно — никто его не сторонился и в идиоты не записывал. Только уж если кому-то особенно хотелось возвыситься, тот снисходительно называл Селякова местным шутом. Но вообще Антоша был вполне себе достопримечательностью класса, а Инга считала его приятным и легким человеком.
На перемене, сидя в классе, Инга услышала шум и пение за дверью. Она пошла на крики, раздававшиеся в главной рекреации, и обнаружила там прекрасное. Селяков и Дарьин очень громко пели на два голоса, причем пели они нечто невообразимое.
— Мама жрала картошку! — выводил Дарьин.
— С жасмином кошку! — вторил ему Селяков.
— С жасмином кошку! — грохали они хором с самым торжественным видом.
Обоим певцам это шоу приносило явное удовольствие. Вокруг собралась толпа учеников, все веселились, некоторые покручивали пальцем у виска. Проходившая мимо завуч Майя Изольдовна остановилась и благосклонно послушала. Дуэт не унимался.
— Физрук помылся! — вдруг возопил Дарьин высоким оперным голосом.
И тут уж все рассмеялись без исключения. Очевидно, что дуэт исполнял им обоим известную вещь, слова были неслучайны, но Инга понятия не имела, что это.
«Ничего себе, как хорошо они спелись! — думала она. — Теперь в классе будет раза в четыре веселей».
— Вот идиоты! — шепнул ей подошедший Ковалев. — И чего все ржут-то?
Он оглядывал стоящих с недоумением и раздражением.
— Потому что это смешно! — улыбаясь, ответила ему Инга.
Но Ковалев, кажется, ей не поверил.
* По мотивам песни “Кто ходит в гости по утрам” (сл. Б. Заходера, муз. М. Вайнберга).
© Мазурова Ю. В., текст, 2022
© Оформление. «ИД «Пять четвертей», 2022
