Сильнее страхов: отрывок из книги Элейн Димопулос «Необыкновенное спасение на Молочайном лугу»

На лугу, где цветёт пушистый молочай, живут в уютной норе необычные кролики. Они выше всего ценят искусство рассказывать истории и, стараясь лишний раз не подвергать себя риску, избегают общаться с другими животными. Маленькая крольчиха Тыковка отличается робостью даже по меркам братьев и сестёр, но именно она однажды достаёт бабушкин гребешок со шпалеры и знакомится с птенцом малиновки. С этого момента жизнь Тыковки постепенно меняется – она тайком помогает лесным обитателям и оказывается готова на приключения вопреки своему боязливому характеру.

Элейн Димопулос. Необыкновенное спасение на Молочайном лугу

Книга Элейн Димопулос начинается как будто в жанре идиллической сказки: кажется, среди добрых кроликов и птиц есть одна хулиганистая сойка, которую в течение повествования все будут пытаться исправить или проучить. Однако вскоре сюжет разворачивается совсем в другом направлении. История маленькой Тыковки, несмотря на общую атмосферу беззаботности, наполнена психологизмом и неоднозначными ситуациями. Столкнувшись с большим миром, героиня задаётся вопросом, характерным для многих подростков – стоит ли делать всё точно так же, как делали родители? Скрываться от добродушных белок и птиц, не идти ни с кем на контакт? С одной стороны, у Тыковки нет сомнений в том, что бабушка и мама желают ей исключительно добра и что их строгие правила безопасности в целом имеют смысл. С другой стороны, Тыковка чувствует, что иногда риск бывает оправдан, например, когда нужно пойти в лес и принести еды хромому оленёнку, который благодаря такой поддержке быстрее выздоровеет. Дружба и сочувствие чужим бедам позволяют героине преодолеть страх. К тому же, зная больше о происходящем вокруг, Тыковка учится рассказывать самые увлекательные истории. Эти рассказы – отдельный мотив книги, по большому счёту речь здесь идёт о литературном творчестве как об особом умении, которое помогает и людям, и кроликам, и другим животным лучше понимать друг друга, видеть красоту в повседневности. Похожий принцип, где атмосфера доброй сказки соседствует с темой творчества и с психологически правдоподобным взрослением персонажей, соблюдается и в продолжении – вторая история о Тыковке, «Роковое представление на Молочайном лугу» выходит на русском языке почти одновременно с первой книгой.

Я постараюсь рассказать продолжение этой истории так, чтобы ты не подумала, будто я хвастаюсь. Ты, наверное, переживаешь, что мы с Люцерной потеряли гребешок раз и навсегда. Или думаешь, что если он к нам и вернулся, то по воле случая: может, порыв ветра сдул со шпалеры, а может, Матушка или Отец Перволёт смахнули его на землю своими крыльями.

Но представь себе: это я, Тыковка, в одиночку провернула опасную операцию по вызволению гребешка из решетчатого плена!

Ты спрашиваешь, как это я набралась смелости? Ну, слушай. Она родилась из моего праведного негодования. Можешь даже не спрашивать у взрослых, что это значит, я сама сейчас всё тебе объясню. Выражение «праведное негодование» означает то особое негодование, которое ты испытываешь, когда точно знаешь, что правда на твоей стороне, а кто-то другой поступает плохо. Я даже не подозревала, что умею праведно негодовать, пока Василёк не выронил бабушкин гребешок из своего гадкого клюва и меня не начала жечь одна-единственная мысль: Васильку не должна сойти с крыльев очередная подлость.

Знаешь ли ты, что кролики умеют лазить по оградам? Да, мы, конечно, не белки, но способны на это, особенно в детстве. Если не веришь мне на слово, попробуй обнести кусты ежевики в вашем саду обычной проволочной сеткой. А я посмотрю.

— Люцерна, — скомандовала я, — немедленно возвращайся в нору. Если кто-то заметит, что меня нет, скажи: я поскакала в гости к кузенам. А я пока верну гребешок.

— Ты? — Люцерна вскинула голову. — Но это же так высоко!

— Я постараюсь управиться быстро, ты только прикрой меня.

Люцерна открыла было рот, словно собираясь со мной спорить, но тут же его захлопнула.

— Я в тебя верю, — только и сказала она. — Увидимся дома.

Кивнув мне на прощание, она скрылась в глубине норы.

Теперь ты понимаешь, почему я так люблю эту ходячую катастрофу?

Праведное негодование привело меня прямиком к решетчатой шпалере. Я прыгнула, и мои задние лапки оказались на её нижней рейке, а передние — на следующей. Я прыгнула ещё раз, ловко переместившись на рейку повыше. А потом ещё раз.

На третьей рейке негодование меня покинуло.

Как только я осознала, что творю, колючие веточки в моей голове начали расползаться во все стороны и закручиваться в шипастые вопросительные знаки.

«Что, если снова прилетит Василёк и клюнет меня в открытую спину? Что, если я соскользну, рухну на землю и переломаю себе все косточки? Что, если сова решит полакомиться мною?»

Какой же наивной я была, когда решила, что у меня хватит смелости довести до конца такое рискованное дело!

«Я сделала три прыжка и вернулась обратно» грозило стать худшей историей, когда-либо рассказанной в стенах нашей норы, но это была моя история и моя правда. Я уже готовилась прыгать вниз, когда меня окликнул незнакомый голос.

— Я тебя слышу, шпалерный шпион! Ответь мне: друг ты или враг?

Я вскинула голову. Тоненький, едва различимый голосок раздавался откуда-то сверху. Он звучал приглушённо, словно доносился из-под вороха одуванчикового пуха.

— Кто там? — спросила я. Надо мной было только гнездо малиновок.

— Я — тот, кто страстно алчет дружбы, но трусливо трепещет при мысли о хищниках.

Я окончательно перестала что-либо понимать.

— Никакой я не хищник, если только ты не банан.

— Вот так удача! Я вовсе не банан. Лир Нелёт, к твоим услугам.

Нелёт? Это что-то наподобие Перволётов?

— Так ты малиновка? А ты, случайно, не мог бы сбросить мне вон тот золотой гребешок?

— Увы, мой неизвестный бананолюбивый друг, я не могу покинуть своего гнезда. Придётся тебе продолжить восхождение.

— Я кролик, — сказала я. — Боюсь, у меня ничего не получится.

— О нет, всё непременно получится! Мне уже не терпится увидеть тебя воочию! На какой ты высоте?

— На третьей рейке.

— И чем выше ты поднимаешься, тем дальше друг от друга они расставлены?

— Нет.

— Может, верхние рейки сплошь покрыты колючими иголками? Или опутаны коварными лианами?

Или обмазаны липкой смолой?

— Нет. Все они одинаковые, до самого верха.

— Так за чем же дело стало? Если ты преодолела три одинаковые рейки, значит, сможешь преодолеть и все остальные!

В его словах был смысл. Я собралась с духом.

«Ни о чём не думай», — велела я себе и перескочила на следующую рейку. Оттуда я продолжила карабкаться наверх. Я старалась не смотреть вниз. Двигаться уверенно и без суеты. Однако я дрожала как осиновый лист.

А голос всё это время негромко меня подбадривал: — Осталось всего ничего! Не сдавайся! Ты просто молодчина!

Наконец, зацепившись коготочками за верхнюю перекладину, я втащила свою тушку на раму шпалеры. Вышло, честно говоря, довольно неуклюже. Я отдышалась. Бабушкин гребешок лежал прямо передо мной.

У меня получилось.

— Приветствую тебя, друг! Ты была бесподобна! Настоящая героиня! А ещё ты крупнее, чем я думал. Если ты вдруг голодна, смею напомнить, что я не банан.

В гнезде, сплетённом из веток и пуха, крепко спали два взъерошенных птенца малиновки. Третий взъерошенный птенец малиновки бодрствовал и смотрел прямо на меня. У него была серовато-коричневая в крапинку спинка, а глазки-бусинки ярко блестели.

— Лир, верно? Вовсе я не героиня, — выпалила я, всё ещё тяжело дыша, — и я бы никогда в жизни не съела птицу.

— Обнадёживающее открытие. Могу я поинтересоваться, как тебя зовут?

Сейчас это прозвучит глупо, но тогда я не сразу решилась ответить. Я была уже по горло сыта общением с посторонними животными. Даже простая беседа с этим птенцом казалась мне очередным предательством — и бабушкиных ценностей, и всего нашего семейства. Но именно поддержка Лира помогла мне сохранить ясность ума и не сдаться на полпути, когда колючие заросли страхов почти опутали мои мысли. Я не хотела ему грубить.

— Меня зовут Тыковка. Приятно познакомиться.

— Взаимно. И что же привело тебя на вершину нашей шпалеры, Тыковка?

Я вздохнула и поведала ему историю о двух белках со спутанными хвостами, о том, как Люцерна принесла из дома наш самый ценный гребешок, чтобы их разъединить, и о том, как прилетел Василёк и украл его.

Лир слушал, положив клюв на край гнезда.

— Я недолго живу на свете, — проговорил он, когда я закончила, — но это была самая удивительная история, что я когда-либо слышал! Я будто видел всё своими глазами.

Его слова меня так обрадовали, что я не сразу нашлась, что ответить. Я поняла, что впервые рассказываю историю не кролику, а существу другого вида.

— Все кролики Молочайного луга хорошие рассказчики, — сказала я наконец. — Мы серьёзно относимся к своему делу.

— Уверен, ты одна из лучших.

Этого я не могла знать наверняка. Правда, бабушка Мята нередко осыпала меня похвалами, когда присоединялась к нам в корневой комнате. Да и мама на уроках часто вызывала меня первой. Занятно, что большинство вещей в жизни нагоняет на меня страх, но делиться историями для меня всегда в радость. Возможно, потому что так я увлекаюсь, что забываю переживать за реакцию слушателей. Когда персонажи начинают хозяйничать у меня в голове и я нахожу правильные слова, которые вдыхают в них жизнь так, что моя выдумка начинает казаться правдой... Я люблю это больше всего на свете.

— Я не знала, что вы уже вылупились, — решила я сменить тему.

— Мама и папа почти никому не рассказывали. Дело в том, что голубая сойка, похитившая твой гребень, присвоила и наше яйцо. Вот родители и стараются нас обезопасить. Меня, мою сестру Пушинку, — он указал клювом на одного из спящих птенцов, а затем на другого, — и моего брата Зобика.

Я кивнула.

— Весь луг знает о поступке Василька. Тебе, должно быть, ужасно грустно.

Лир качнул головой из стороны в сторону.

— И да и нет. Я ведь не знал птенца, который мог бы вылупиться из того яйца. Моя мама говорит, что грустные и печальные вещи происходят на Молочайном лугу, как и везде на свете.

— Но Василёк — гроза нашего луга.

— Он один против целого луга, где полно разных существ? Мы ведь можем дать ему отпор.

Я с сомнением взглянула на Лира.

— Вот выпорхнешь из гнезда и своими глазами всё увидишь.

— Как раз хотел спросить! — расчирикался он. — Ты придёшь посмотреть на мой первый полёт, отважная Тыковка? Родители говорят, что дня через три-четыре мы уже будем готовы. Я так надеюсь стать Лиром Перволётом! Второлёт меня тоже устроит... Лишь бы не Третьелёт! Какая мука — оставаться в гнезде дольше всех, ты согласна? Второлёты и перволёты строят семьи друг с другом, а третьелёты маются в поисках себе подобных. Я постараюсь во что бы то ни стало избежать этой участи… Хотя, если удача окажется на моей стороне, я не обрадуюсь, ведь это бремя ляжет на брата или сестру...

— Вы получаете имена в зависимости от того, в каком порядке вылетаете из гнезда?

— О да. Жду не дождусь этого момента. Полёт — это свобода. Поиск пищи, купание в воздушных потоках, долгожданное знакомство с остальными луговыми обитателями. И, подумать только, я уже нашёл первого друга!

Не стоило труда догадаться, что он говорил обомне. Я улыбнулась. Скоро он узнает, что на Молочайном лугу все животные предпочитают держаться своих. И всё же не скрою: мне бы хотелось увидеть его первый полёт. Особенно теперь, когда он расписал его в таких красках.

— Если ты полетишь на рассвете или на закате, я увижу тебя, пока буду щипать травку, — сказала я. — И, к разговору о полётах, мне пора идти. Жаль, что я не могу вспорхнуть и улететь с этой шпалеры. Спускаться с гребешком в зубах будет ещё труднее, чем подниматься.

— Зачем в зубах? Просто сбрось его вниз, а потом спускайся сама.

Птенец был ещё совсем юным, но уже таким сообразительным. Я сбросила гребешок на лужайку, и тот с лёгким стуком упал на землю.

— Удачного тебе полёта, Лир.

— До встречи, отважная Тыковка!

Я хотела сказать ему, что я совсем не отважная. Колючие страхи, опутывающие мои мысли, превратили меня в одного из самых, если не самого трусливого кролика в нашем семействе. Но мне всё же льстила эта незаслуженная похвала.

Ну вот! Я уже начала говорить как он.

Спускаться по шпалере оказалось ужасно неудобно, и я не хочу подробно на этом останавливаться. Да и «спускаться» — это слишком громко сказано, я просто покатилась кубарем вниз. Но удачно приземлилась на мягкое место и, к счастью, не сломала ни единой косточки.

— Ты не ушиблась, не поцарапалась и не разбилась? — тихо поинтересовался Лир, когда я шлёпнулась на лужайку.

— Я цела!

— С нетерпением жду твоих новых историй, мой бесстрашный друг!

Я взяла гребешок в зубы и, ликуя, попрыгала домой.